Мотька пыжился от гордости, в рот смотрел Басмачу и готов был из кожи вон вылезти, если бы тот снизошел до настоящего поручения. Но что-то не слыхать было ничего настоящего.

Однажды Басмач сказал Мотьке – вскользь, как обычно:

– Ты вот что: в доме у тебя в гастрономе телка одна работает, надо приглядеться получше. Может, понадобится она для дела.

– Которая это? – заинтересовался Мотька.

– Продавщица из колбасного.

– А, Нинка! – догадался Мотька. – Так чего к ней приглядываться – она и так всем дает.

– Не твое дело, – отрезал Басмач. – Твое дело я сказал: приглядеться. Дает

– понятно, все они дают. Кому, почему, когда?

– Да менту нашему и дает, – Мотька вдруг задумался. – А ведь больше никому последнее время и не дает!.. Нет, точно! Раньше-то у нее отбою не было, а сейчас вроде всех отшила. Но оно и понятно: он мужик здоровый, живет один – видно, ей хватает.

Мотьку разбирало любопытство. Конечно, Нинка – девка видная, а все-таки: почему к ней такой интерес?

– Присмотри за ней. И повнимательней.

Мотька так и не понял, к чему был этот разговор. Он, конечно, пригляделся к Нинке, но ничего нового не углядел. Все, что он и сказал Басмачу: торгует у себя в гастрономе, орет на теток. Кому надо – выдаст колбасу из-под прилавка, кого надо – пошлет подальше. Отоваривает районное начальство – не самое высокое, у тех свои места, а сошку помельче, что при власти крутится. Районную пристяжь. Но и этого на жизнь хватает: во всяком случае, про Нинку говорили, что живет она хорошо, зажиточно, все, что ей надо, может достать. Потому, мол, и замуж не выходит: сама себя обеспечивает, зачем ей обуза в дом? Трахается с ментом – ходит к нему чуть не каждый вечер, только койка скрипит. Это уже соседи рассказали, которые любили прислушаться, как там жизнь идет справа, слева, сверху и снизу – так просто, для общего развития.

В общем, Мотька вскоре забыл об этой Нинке – мало ли у него было дел, приходилось вертеться, чтобы и заработать себе на кусок хлеба с тонким слоем масла, и в тюрягу не пойти раньше времени. Правда, насчет тюряги Басмач его успокоил.

– Не ссы, – сказал он. – У нас везде свои люди, в обиду тебя не дадим, если заслужишь. Слушаться будешь – и в тюрьме проживешь королем. И пайку нормальную получишь, и водку, и бабу приведут. А продашь – утопят в параше, и все дела!

Мотька, правда, не знал, в чем он должен быть послушным, – но был готов.

Про Нинку его больше никто не спрашивал. Да она даже не здоровалась с ним при встрече – скользила равнодушным взглядом распутных коричневых глаз и шла себе дальше. «Ишь, стерва, – думал Мотька. – За человека не считает!»

Однажды он возвращался домой поздно. Стоял душный летний вечер, с южного небосклона ярко светили звезды. Мотька шел через неосвещенный двор к своему подъезду, удовлетворенно щупая в кармане пачку хрустов. Работа на базаре – дело прибыльное, хотя и нервное: поймают, вполне могут насмерть затоптать. Сегодня обошлось: и денег взял солидно, и рыжевье, да с барыгой договорился по-нормальному. Хороший день, короче, фартовый. Он уже расслабился, сбрасывал напряжение и предвкушал, как выпьет дома водки: еще со вчерашнего дня припасена была бутылочка. Даже шаги ускорил в этом приятном предвкушении.

И вдруг остановился как вкопанный, услышав впереди знакомый хриплый бас.

– Будешь нам помогать, мы тебе поможем! Нет – не обижайся!

– Да пошел ты! Видала я таких помогалыциков! – отвечал в темноте женский голос.

Мотька сразу узнал Нинку. А она-то здесь чего делает, небось к менту своему пришла? Но это он мельком подумал – гораздо больше интересовало его: чего же хочет от Нинки Басмач, чем она должна помогать?

– Не кипешись, – протянул Басмач. – От тебя простая малость требуется: приглядеть, чем он дышит, с кем встречается, кто к нему ходит. Трудно, что ли? Я знаю, раньше ты Сизому и наводки на денежные хаты подбрасывала…

– Да я и не знала ничего! К тому же что было – быльем поросло.

– Нет, так не бывает. Коготок увяз, всей птичке пропасть. Ты и так Сизому ни одной дачки не отправила. Должок за тобой, выходит!

– Ничего я тебе не должна! Отвяжись лучше…

– Смотри, как знаешь. По нашим правилам разговор короткий: на хор поставим и перо под сердце! Так что подумай хорошо.

– А ну пусти меня! Сейчас кричать буду!

– Кто тебя, дуру, держит? Иди… Надумаешь – свистни.

– Прям, разбежалась!

– Бежи, бежи… А через пару дней я зайду в магазин, и ты мне все обскажешь.

В темноте застучали каблучки. Мотька подождал и пошел искать Басмача: может, к нему тоже есть дела. Но Басмача уже не было видно – он исчез совершенно бесшумно, словно растворился в ночи.

И вдруг Мотьку прошибла догадка: так вот зачем он им понадобился! Из-за мента и Нинки! Ни про кого больше его не расспрашивали, никем не интересовались. Только эти двое… Какой же у Басмача к ним интерес? Нет, не к ним… Интерес может быть только к менту! А Нинка – наживка. Через нее все про него разузнать можно. А если грохнуть его надумают, она может его в условное место заманить или ночью дверь отпереть…

* * *

– Слышь, Володь, – сказала Нинка за чаем. После чая следовала постель. Все чаще она оставалась до утра. – Ко мне тут пристают всякие…

– Кто? – быстро спросил Волк. – И что значит – пристают?

Он действительно не понял, что имеет в виду Нинка под этим словом. Может, щиплют ее в магазине за аппетитные места, а может – предъявляют права бывшие ухажеры. Правда, он знал, что она вроде порубила все хвосты.

– Ты в голову не бери, это мои дела, – сказала раз она. – Что было – было, а сейчас ничего нет.

Голос у нее был гордый, но он не радовался: значит, готовит почву для дальнейшего сближения. Может, замуж хочет… А как на ней можно жениться? И так столько разговоров да пересудов. К тому же Нинка – это утеха для тела. Для души есть только Софья…

– Кто к тебе пристает? – раздраженно повторил он. Нинка опустила голову:

– Я тут с одним встречалась, это давно было, год или полтора… А он оказался уголовник. Несколько квартир обворовал…

– А ты при чем? – насторожился Волк.

– Да при том, что моих покупателей… Я им колбасу носила, а он со мной увязывался, расспрашивал: как живут, есть ли ковры, сервизы… Откуда я знала, что у него на уме?

– А сейчас он где?

– Посадили его. Пять лет дали.

– Так чего ж ты волнуешься?

– Сегодня его дружок меня подкараулил. На туркмена похож или на узбека, в темноте не рассмотришь. Голос такой страшный, как рык звериный…

– Чего хотел?

– Про тебя выспрашивал, ругался, пугал… С ментом живешь, мол, а это западло…