Помолчав, Джудит сказала:

— Да, ты прав. Наверно, я сама должна была сказать тебе. Просто это не так-то легко…

Он ждал, что она продолжит, но она молчала. Тогда он сказал:

— Если ты хочешь поговорить об этом, я не против.

— Нет, что-то не хочется.

— Хорошо.

Новая мысль пришла ей в голову.

— А кто тебе рассказал? — спросила она.

— Адмирал Сомервиль.

— Он рассказал тебе до того, как мы познакомились? Я хочу сказать: ты все это время знал?

— Нет, не знал вплоть до воскресенья, когда я отвез тебя обратно на Галле-роуд с пляжа. Ты вышла минут на десять переодеться, и мы с ним смогли переговорить с глазу на глаз. Тогда-то он мне все и сообщил.

— А ты мне ничего не сказал.

— Не было подходящего момента.

— Хорошо, что ты не знал все с самого начала. А то я подумала бы, что ты просто жалеешь меня.

— Не понимаю.

— Ну, знаешь… «Я беру свою несчастную племянницу на вечеринку. Вы не могли бы за ней поухаживать?» Хьюго рассмеялся:

— Уверяю тебя, из меня плохой утешитель несчастных племянниц. Я их за милю обхожу.

Они помолчали. Потом он сказал:

— Стало быть, с этим все, вопрос исчерпан. И тема закрыта, да?

— Так будет лучше.

— Поговорим о чем-нибудь другом. Когда тебе нужно возвращаться в Тринкомали?

— Еще только через три недели. Мой отпуск заканчивается в понедельник утром, Боб сказал, что постарается подбросить меня до Канди, а оттуда как-нибудь доберусь одна.

— Почему бы тебе не полететь самолетом?

— Потому что это был бы самолет ВВС, а получить место на него непросто.

— Тебе хочется назад?

— Не очень. Теперь, когда война закончилась, всех будут мало-помалу отсылать домой. Вероятно, «Аделаида» — корабль-база для подлодок, на котором я работаю, — вместе с четвертой флотилией будет отправлена в Австралию. Тогда мне придется перейти на другую работу, на берегу. — Она потянулась к своему бокалу, отпила еще один глоток восхитительного вина и поставила бокал на место. — Я от всего этого уже устала, — призналась она. — Хорошо бы прямо сейчас сесть на транспортное судно и поплыть в Англию. Но, боюсь, это невозможно.

— А когда это станет возможно, что ты будешь делать?

— Вернусь домой. — Она уже рассказывала ему о Корнуолле и Дауэр-Хаусе, о Бидди Сомервиль и Филлис — в тот день, когда они сидели на пляже в Маунт-Лавиния и смотрели, как мощные волны с грохотом обрушиваются на песок. — И работать нигде не буду, и вообще не буду делать ничего, что мне не по душе. Отращу волосы до талии, ложиться спать буду, когда захочется, и вставать, когда захочется, буду кутить ночи напролет. Я всю жизнь жила по правилам, по уставу. Сначала школа, потом война и служба. Мне же двадцать четыре года, Хьюго. Самое время немножко гульнуть, как ты считаешь?

— Совершенно согласен. Но ведь война коснулась всех без исключения, и для многих она открыла новые возможности, раздвинула жизненные горизонты, явилась каким-то выходом, освобождением от рутины, от бесперспективной работы.

Джудит подумала о Сириле Эдди, который благодаря войне смог уйти с ненавистной шахты и осуществить свою мечту — стать моряком. Хьюго продолжал:

— Я знаю по меньшей мере двух женщин, получивших хорошее образование и вышедших замуж в двадцать с небольшим лет — потому только, что ничего лучшего они не могли придумать. Но началась война, и они, освободившись от своих «половин», получили возможность соприкоснуться с французами, поляками, норвежцами, сражающимися за независимость своих стран, не говоря уже об американцах, — для них наступила самая яркая пора в жизни.

— Вернутся ли они к своим мужьям?

— Думаю, что да. Более зрелыми и мудрыми женщинами.

— Да уж, — рассмеялась Джудит, — все мы меняемся.

— Иначе жизнь была бы скучна.

Он рассуждал, как человек, умудренный жизнью.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Тридцать четыре.

— У тебя никогда не возникало желания жениться?

— Сто раз. Но только не в войну. Меня никогда особенно не прельщала перспектива быть убитым, а уж умереть с мыслью о том, что оставляешь жену вдовой, а детей — сиротами, — хуже этого представить ничего невозможно.

— Но война уже кончилась.

— Правда. Но я все еще связываю свое будущее с флотом. Если, конечно, меня не спишут за ненадобностью, не уволят в запас или не отправят на какую-нибудь ужасную работу на берегу.

Вернулся метрдотель, чтобы принять их заказ, ко ему пришлось подождать: они еще и не заглядывали в меню. Наконец оба выбрали одно и то же — устрицы и цыпленка; метрдотель заново наполнил их бокалы и беззвучно удалился.

Они помолчали. Потом Джудит вздохнула.

— О чем это ты? — спросил Хьюго.

— Не знаю. Наверно, о том, что надо возвращаться в Тринкомали. Как будто в школу после каникул.

— Не думай об этом.

— Не буду, — с готовностью пообещала она и прибавила: — И с чего это мы углубились в такие серьезные темы?

— Наверно, это моя вина. Давай их немедленно закроем и перейдем к чему-нибудь более легкому.

— Не знаю, с чего и начать.

— Расскажи что-нибудь смешное или загадай загадку.

— Жалко, что у нас нет бумажных колпаков.

— Тогда на нас обратили бы внимание. Если мы станем паясничать у всех на глазах, нас попросят очистить помещение. Только подумай, какой будет скандал. Выставлены из «Саламандры». Мойра Барридж была бы в восторге, то-то ей было бы о чем языком чесать на полгода вперед.

— Она бы сказала: так им и надо — за вранье и недоброжелательность.

— Я думаю, нам следует распланировать эти три недели и не терять ни минуты. Чтобы ты могла вернуться в Тринкомали с огоньком в глазах и массой приятных воспоминаний. Я свожу тебя в Негомбо, покажу старинный португальский форт, очень красивый. И будем купаться в Панадуре, это пляж сразу за «Голубой лагуной». Можно будет еще посетить Ратанапуру. В тамошней гостинице на столиках стоят старые суповые тарелки, полные сапфиров. Я куплю тебе одну штучку. Чем тебе еще нравится заниматься? Как насчет спорта? Мы могли бы поиграть в теннис.

— У меня нет ракетки.

— Одолжим у кого-нибудь.

— Надо подумать. А ты очень хорошо играешь?

— Блестяще. Я — образец мужественной грации, когда перепрыгиваю через сетку, чтобы поздравить победителя.