— Не надо, любимая, — пробормотал он. — Не старайся оправдать то, что так больно ранит. — Он сжал ладонями лицо, провел губами по влажной дорожке на щеке. — Если бы я мог начать все сначала, написал бы по-другому.

— Факты все равно не изменишь.

— Но можно изменить свою точку зрения на эти самые факты.

Он мог бы стоять вот так, на коленях, рядом с ней хоть всю жизнь, но Шугар Бет отстранилась и села на траву, подвернув под себя ногу.

— Сегодня я нашла картину, — медленно выговорила она.

Еще один удар в сердце.

— Правда?

— В студии. Половик. Половик — это и есть картина.

Он велел себе немедленно признаться во всем, но она продолжала говорить:

— Пока я росла… сколько раз обыскивала студию с тех пор, как вернулась… и никогда не видела по-настоящему… до сегодняшней ночи…

Настало время загнать последний гвоздь в крышку его гроба. Он встал. Она последовала его примеру. Волосы упали на щеку, и она трясущейся рукой отвела их.

— Неудивительно, что отец всегда смеялся при упоминании о картине. Таллула спрятала ее у всех на виду.

Пуговка на блузке расстегнулась, открыв верх лифчика, такого же кремово-белого, как ее душа.

— Значит, ты добилась своего, — сказал он.

Шугар Бет кивнула.

— Последний холст Эша такого размера был продан на аукционе за четыре с половиной миллиона долларов.

— Будешь богатой женщиной. Независимой.

— За это полотно я получу меньше.

— Почему?

— Хочу, чтобы оно висело в музее, а не пряталось от посторонних глаз в личной коллекции. Это, разумеется, ограничит число покупателей. Но главное для меня — обеспечить Дилайле спокойное существование.

— Тебе хватит не только на это.

— Полагаю.

— Наша благородная, исполненная самопожертвования героиня, — улыбнулся Колин, и хотя в голосе не звучало обычного сарказма, она мгновенно насторожилась, и он проклял ту часть своей души, которая так опасалась малейшего признака сентиментальности, что любое проявление чувств было окрашено цинизмом даже против его воли. Пришлось все-таки задать ненавистный вопрос: — Когда собираешься уезжать?

— Как только распоряжусь насчет картины.

— Это много времени не займет.

— Не больше недели.

Он легко коснулся ее волос.

— Знаешь, я тебя люблю.

Ее губы дрогнули. На ресницах повисла слеза.

— Переживешь. Поверь человеку опытному: любовь не та эмоция, которая длится вечно.

— Значит, любовь к Эммету — дело прошлое?

— Наверное, иначе я не влюбилась бы в тебя так быстро.

Столь открытое выражение чувств должно было радовать его, но лишь усилило боль.

— Неужели ты так мало веришь в себя?

— Дело не в вере. Просто я реально смотрю на вещи.

— Будь это правдой, ты не уехала бы. Все, что тебе необходимо, здесь, в Паррише.

— Ошибаешься.

— Как насчет детского книжного магазина, о котором ты говорила? Теперь эта мечта может стать явью. Тут твой дом, Шугар Бет, твоя родина.

— Нет, это теперь твой город.

— Значит, для нас двоих места слишком мало, так?

— Сам знаешь, ничего не получится.

— Тебе необходимо остаться. У тебя родные. — Он прерывисто вздохнул. — И я тоже.

Глаза Шугар Бет тоскливо блеснули.

— Поэтому я и должна убраться отсюда. Не могу видеть… прости.

— Я нашел картину на прошлой неделе.

Она резко обернулась.

— В тот день, когда мы обыскивали студию. До того я бывал там раз десять, но… в тот день мне было паршиво донельзя: знал, что теряю тебя, вот и срывал злость… Я повернул голову, чтобы в очередной раз на тебя рявкнуть, и тут… что-то в буйстве красок, безумии переливов… меня будто за горло схватило.

Шугар Бет кивнула, словно прониклась его горечью, хотя он сам до сих пор не совсем умел осознать шквал эмоций, подхвативший его в ту минуту.

— И когда ты собирался мне сказать? — поинтересовалась она без всякого упрека. Наоборот, во взгляде светилось нечто вроде понимания.

Наверное, он ощутил ее готовность отстраниться, потому что поспешно сказал:

— Я прошу тебя стать моей женой.

Ее глаза широко распахнулись.

Вырвавшиеся словно против воли слова должны были потрясти его: он в жизни не предполагал, что скажет снова, но на сердце почему-то стало спокойно. Похоже, он сказал именно то, что давно копилось внутри. И теперь смело шагнул вперед и сжал это ослепительное лицо.

— Жаль, что у меня сейчас нет магнолий или хотя бы гардений. Необходим шикарный романтический жест. Я вполне на него способен, как тебе известно.

Она на мгновение прижалась щекой к его ладони.

— Я никогда бы не посмела сотворить с тобой такое.

Ее трусость взбесила Колина. Все это слишком знакомо. Слишком походит на его прошлое.

— Я не стану молить, Шугар Бет. Как-то я уже умолял женщину, и это больше никогда не повторится. Либо в тебе окажется достаточно силы, чтобы любить меня, достаточно силы, чтобы позволить мне отвечать тебе любовью, либо я ошибся и ты слаба. Итак?

— Думаю, то, что ты считаешь недостатком мужества, мне кажется мудростью, — прошептала она, опустив голову.

— Нет ничего мудрого в том, чтобы бежать от любви.

— Есть, когда речь идет обо мне.

И она ушла, оставив его одного во влажной весенней ночи.

Следующие несколько дней Шугар Бет двигалась как во сне. И Колина она ни разу не увидела: только иногда замечала его машину, заворачивавшую к дому. Он даже перестал трудиться над стеной.

Вера в собственный здравый смысл отнюдь не помогала смириться с тем фактом, что она больно ранила любимого человека. А уж что сделала при этом с собой… Да, ее решение было мудрым, что же касается душевных мук… рано или поздно она это переживет. Как всегда.

Обслуживая покупателей, Шугар Бет твердила себе, что Колин ошибался, обвиняя ее в трусости. Люди, которые не учатся на собственных ошибках, не заслуживают счастья. Нельзя и дальше переключаться с одного мужчины на другого, щедро наделяя их своим теплом и отдавая сердце, влюбляясь в любовь, чтобы потом терпеть разочарования. Колин не понимал, что она защищает его!

В среду за картиной прибыли взволнованные представители «Сотбис». Студия казалась без нее совсем пустой, но Шугар Бет ни о чем не жалела. Ей хватало своих взбудораженных эмоций и ни к чему было видеть хаос чужих на испещренном красками холсте.