Один из ранних биографов полководца В.С. [Кряжев] повествует:

«При въезде в Варшаву встречен он был всем Магистратом, одетым в богатое черное платье. Главнейший из Магистратских чиновников подал ему на бархатной подушке позолоченные серебряные городские ключи, также хлеб и соль, и говорил краткую речь.

Граф принял ключи собственными своими руками, поцеловал оные и, подняв вверх, обратил взор свой к небу и сказал: "Благодарю Бога, что эти ключи не так дорого стоят, как…" — оборотясь к Праге.

Со слезами обнимал он всех членов дружеским образом. Народ, ободренный его великодушием, от радости теснился к нему. Некоторые падали пред ним на колени, многие простирали к нему руки. Одним он отвечал пожатием, а многих из тех, кои были поближе, обнимал».

Более подробно описал это событие участник кампании 1794 года Яков Михайлович Старков, ветеран русской армии, некоторое время прослуживший адъютантом у любимца Суворова князя Петра Ивановича Багратиона.

«29 октября рано утром народ в Варшаве покрывал крыши прибрежного строения. Все окна в домах были им наполнены, и тесные толпы его плотились по берегу реки Вислы. Они ждали нашего вступления, как тишины и покоя после землетрясения, после ужасной бойни. Ждали и молчали.

Мы были готовы как на парад. Всё вымылось, вычистилось и ждало повеления идти. Явились казаки исаевцы, одетые на славу, даже лошади их против обыкновения были вычищены. Прага наполнялась нашими войсками, колонны входили в нее с музыкою, с боем барабанов и с игрою на трубах…

Настал десятый час утра, и Александр Васильевич явился к нам. Громовое "ура!" воинов приветствовало отца своего. Он шибко объехал нашу колонну, здоровался с нами, и радостное лицо его утешило, порадовало наших. Тьма народу кипела в Варшаве.

По мановению великого всё двинулось вперед — к мосту. Военная музыка огласила воздух. Наша колонна под командою боевого генерала Ф.Ф. Буксгевдена вступила первая на мост. Вперед понеслись быстро Исаевцы. За ними двинулись баталионы егерей, Лифляндский и Белорусский, а затем и наш полк. За ним два эскадрона Ольвиопольских гусар, Киевские конные егеря и в заключение Ряжской пехотный полк. Полковая артиллерия была при полках.

Крик встречающего нас народа оглашал воздух: Wiwat! Wiwat Katarzyna! Wiwat Szuwarow! Wiwat Rusnacie![30]

Перед самым входом с моста в город городские власти дожидались с хлебом-солью и с ключами города встретить великого. Ф.Ф. Буксгевден оставил при них своего адъютанта указать Победоносца. Мы шли в город на взлобье горы по улице. Народ покрывал крыши домов; окна и улицы были им полны. Он теснился возле взводов наших и пробегал в их промежутке. Многие — старость и молодость — целовали руки, даже платье офицеров.

Александр Васильевич в простой куртке, в каске, с коротким мечом по поясу, ехал вслед за нашею колонною. Рассказывали после, что властелины Польши именем ее и именем короля поднесли хлеб-соль и ключи Варшавы победоносному, милосердному полководцу; приветствовали его со слезами, обнимали колена, целовали его ноги, даже стремена седла его, и повергали участь Польши в его милосердие.

Александр Васильевич, тронутый до глубины души, с навернувшимися на глазах слезами принимая хлеб-соль и ключи, возвел глаза свои к председящему превыше небес Богу милосердному, внутренно благодарил Его величие, что это вступление без крови и слез. От преизбытка чувств своих он мог только сказать представшим властям: "Мир, целость вашего имущества и спокойствие дарует вам Всемилостивейшая наша Государыня Царица".

После того войска двинулись вслед за нашею колонною, и представители ехали с величайшим нашим полководцем. Виват, ура народа рассекал воздух и оглашал всю Варшаву. Между этим радостным криком слышны были хриплые голоса: Niech bedzie jak bedzialo! Niech zye Polska! (т. е. пусть будет так, как было! Да живет Польша!). Это был отклик издыхающего республиканизма и любви к Отечеству, любви людей, которые не умели истинно любить отечества. (Это замечание было делано тогда умными нашими офицерами.)

Так прошли мы весь город и за ним расположились лагерем в огромном укреплении. На другой день чуть свет колонна наша выступила в поход. Мы шли шибко, догоняя республиканские войска, бежавшие во Францию. Они имели впереди нас два дня пути и подводы, на которых удалялись от нас опрометью. Мы не могли их догнать и расположились близ Саксонских границ. Генералы Домбровский и Зайончек увлекли с собою свыше десяти тысяч человек.

По вступлении в укрепленный лагерь предстали к Александру Васильевичу пленные до трех тысяч человек. Рассказывали, что наших было до 1300 человек, взятых во время резни на Страстной неделе, Поляками сделанной; до шести сот Пруссаков и до сотни Цесарцев. Они были спасены от смерти чудом. Кровожадный Калантай, председатель народного совета, определил умертвить их. Так рассказывали пленные и сами поляки. Пленные содержимы были, как высочайшие преступники, в тюрьмах, а многие в кандалах.

Всё оружие и прочие военные принадлежности были по приказанию Александра Васильевича снесены Поляками; пушки и огнестрельные снаряды из арсенала и из других мест собраны, и всё это переслано в Прагу. Польские войска, оставшиеся в Варшаве, равно как и косынеры, т. е. поселяне с косами, распущены по домам. Объявлено было всеобщее прощение всем, волею или неволею участвовавшим в мятеже против законного] Короля; людям значительным предоставлено просить Александра Васильевича о том письменно или лично. И после всего этого настала тишина, все успокоились…

Так в пятьдесят дней кончилась война и покорено всё Польское королевство. Война, порожденная беспутною сумасбродною партиею в подражание легкомысленной нации, которая называла себя просвещеннейшею частью Европы. Польша пала. Пала бы и республиканская Франция, если бы была так же близко к нам, как Польша; пала бы и в 1799 году, если бы Австрийский Гоф-кригзрат… не вязал рук непобедимому Суворову, не мешал бы его распоряжениям и не делал всячески и всякий раз ему препятствия».

Интересно, что мемуарист упоминает о голосах протеста, раздававшихся в толпах варшавян во время вступления суворовских войск. Но ликование основной массы мирных жителей — не выдумка: Варшава действительно славила милосердного полководца, спасшего город.

На другой день Суворов, испросив у короля аудиенцию, явился во дворец в полной форме, при всех орденах, с большой свитой. Станислав Август обнял полководца и в течение часа беседовал с ним наедине. Договорились, что король отдаст приказание, чтобы все оставшиеся польские войска немедленно положили оружие и выдали пушки. Суворов гарантировал амнистию. «Сим торжественно объявляю, — говорилось в его заявлении, присланном королю, — 1. Войска по сложении оружия пред их начальниками, тотчас отпускаются с билетами от их же чиновников в свои дома и по желаниям, а оружие, тож пушки и прочую военную амуницию помянутые начальники долженствуют доставить в королевский арсенал. 2. Вся их собственность при них. 3. Начальники, штаб- и обер-офицеры, как и шляхтичи, останутся при оружии».