На следующее утро Шорти Хант написал в письме своим родителям: «Мечта сбылась! Боже, какие мы счастливые! Кто станет отрицать, что нам сопутствует добрая старушка-удача!» Он и вся остальная команда позавтракали свежими дынями и мороженым, а потом отправились на озеро, на съемку новостными камерами «Фокс Мувитон».

Через несколько часов жители Сиэтла проснулись, прочитали волнующие заголовки в газетах и услышали их по радио в новостях. Весь город принялся за работу. Студенты, отдыхавшие на летних каникулах, брали консервы и стали ходить по домам в своих районах и продавать их. Пол Каулин, президент ассоциации выпускников, стал обзванивать самых выдающихся бывших и нынешних студентов университета. Было напечатано несколько тысяч значков и нашивок, и студенты стали продавать их на территории университета по пятьдесят центов за штуку. Радиоведущие прерывали свои утренние программы, чтобы запросить помощи в финансировании. В центре Сиэтла И.Ф. Дикс, главный управляющий Тихоокеанской телефонной и телеграфной компанией, был назначен председателем кампании по сбору средств. Очень быстро из офиса Дикса стали расходиться телеграммы по торговым палатам каждого города, поселка и села в штате. Более тысячи писем были отосланы на адреса Американского легиона и других гражданских и некоммерческих организаций.

К середине дня в штаб стали поступать деньги и расписки: мощный вклад в 500 долларов от «Сиэтл таймс», для начала; 5 долларов от пивной «Хайд-Эуей»; 50 долларов от величественной «Стендерд Ойл»; 1 доллар от дарителя, который предпочел остаться анонимным; 5 долларов от Сесилии Блог из Такомы, 1 – от организации рулевых Хирама Конибера. Деньги начали поступать также из родных городов парней, где их успехи уже много недель мелькали в газетных заголовках: 50 долларов из Монтесано, родины Бобби Мока; 50 долларов из Беллингхема, ближайший из городов к молочной ферме, на которой вырос Горди Адам; 299,25 доллара из Олимпии, родины Дона Хьюма; 75 долларов из Секима, где вырос Джо Ранц. К концу первого дня работы добровольцы продали значков по пятьдесят центов на общую сумму в 1523 доллара. К концу второго дня Т.Ф. Дэвиес, председатель торговой палаты Сиэтла, положил в конверт чек на 5000 долларов и отправил его авиапочтой Элу Албриксону.

Албриксон и его парни в это же время спокойно собирались отплывать в Германию на пароходе «Манхэттен» 14 июля. Всего через несколько часов после встречи с Генри Пенн Берком и совещания с Роялом Броухэмом и Джорджем Варнеллом Албриксон принял свое самое лучшее невозмутимое выражение лица – которое, кстати сказать, было для него повседневным, – вернулся к Берку и провозгласил Американскому олимпийскому комитету, что на самом деле у Вашингтона есть средства для оплаты ребятам дороги в Берлин. Потом, чтобы избежать разговоров о том, как ему удалось так быстро заполучить пять тысяч долларов, он вместе с командой довольно быстро уехал из Принстона, приняв приглашение клуба Нью-Йорк Атлетик Клаб воспользоваться его тренировочным оборудованием в близлежащем пригороде на проливе Лонг-Айленд.

Пока ребята – теперь официально восьмивесельная олимпийская гребная команда США – гостили на Траверс-Айленд, они, сами того не подозревая, начали становиться национальными знаменитостями. Дома, в Сиэтле, они уже были абсолютными суперзвездами. Восточные тренеры и спортивные репортеры следили за ними с увеличивающимся интересом еще после победы на Поукипси в гонке первокурсников в 1934 году. И сейчас, после того как они увидели эти последние двадцать гребков в Принстоне, газетчики со всей страны начинали выражать мнение, которое впервые появилось в их мыслях, когда две недели назад они увидели Джо и остальных членов его команды, внезапно возникших из сумерек в Поукипси: эти молодые люди могут стать самой великой университетской командой всех времен.

Траверс-Айленд угнездился на заливе Лонг-Айленд, прямо к северу от города Нью-Рошелл. Здания клуба Нью-Йорк Атлетик Клаб, строительство которых закончилось в 1888 году, раскинулись почти на тридцати акрах ухоженных земель, и в самом центре стояло роскошное и длинное главное здание. Там были официальная столовая и устричный бар, бильярдная, полностью оборудованный спортивный зал, эллинг, все возможные виды спортивного тренировочного оборудования, оборудование для стрельбы по тарелочкам, бейсбольная площадка, кегельбаны для боулинга, боксерский ринг, теннисные корты, корты для сквоша, гаревая беговая дорожка, турецкие бани, бассейн, парикмахерская, услуги камердинеров и широкие, аккуратно постриженные газоны. По всем параметрам, это был не только великолепный загородный клуб для спортсменов-любителей, но также популярное место для проведения мероприятий на острове Уэчестер. Клуб предоставлял свободный доступ к великолепным для гребли водам на заливе. Но лучше всего для парней с полей, лесов и маленьких городков тихоокеанского северо-запада было то, что расположен он всего в нескольких километрах от разнообразия загадок и чудес города Нью-Йорка.

Удушающая жара продолжала нависать над Восточным побережьем и над большей частью Америки на той неделе, но парням жара не мешала откусить свой кусочек Большого Яблока. Они посетили Мавзолей Гранта, пытались забраться на борт «Куин Мэри», но их прогнали с судна, исследовали территорию Колумбийского университета, обошли Рокфеллеровский центр, погуляли туда-сюда по Бродвею и поели в ресторане «Джек Демпсис». Они зашли всем скопом в «Бурлеск Минскиз» и вышли с ошеломленными глазами и застенчивыми улыбками, хотя Джонни Уайт выразил свое личное мнение в своем дневнике: «Это было грязно». Они бродили по Уолл-стрит, вспоминая приглушенные голоса их родителей, с ужасом обсуждавших это место в 1929 году.

Парни проехали на метро до Кони-Айленда и увидели, что сотни тысяч ньюйоркцев опередили их, приехав сюда, чтобы убежать от удушающей жары Манхэттена даже посреди рабочей недели. С досчатой тропинки, по которой они шли, было видно, что, насколько хватало глаз, пляжи были темные от количества тел, раскинувшихся на песке. Ребята пробирались через толпу, пораженные тысячами голосов Нью-Йорка – матери кричали на детей по-итальянски, пуэрто-риканские мальчишки верещали по-испански, престарелые мужчины обсуждали что-то на идише, девочки разговаривали по-польски, шаловливые малыши звали друг друга на десятках различных вариантов английского, их акценты были сформированы под влиянием Бронкса, Бруклина или Нью-Джерси. Парни перекусили хот-догами за пять центов в кафе «Нейтонс», поели сахарной ваты и выпили ледяной кока-колы. Они покатались на сорокапятиметровом колесе обозрения и ужасных американских горках. Они побродили сквозь шпили и башни луна-парка, испробовали еще несколько аттракционов, поели арахиса и выпили еще газировки. Когда ребята направились обратно к Кони-Айленду, они были очень уставшими и уезжали не слишком впечатленные Кони-Айлендом. «Что за дыра, – заключил в своем дневние Чак Дэй. – Грязь, толкучка – идеальное местечко для мошенников». И ему не слишком понравились и изнывающие от жары и зноя обитатели Нью-Йорка: «Люди в Нью-Йорке кажутся очень усталыми, бледными и хмурыми. Они редко улыбаются, выглядят болезненно, в них нет энергии, как в людях на западе».

Пока ребята обследовали Нью-Йорк, один за другим они стали приходить к пониманию того, как обстоят для них дела. Однажды на Таймс-сквер высокий и довольно тучный мужчина бросился к Шорти, хорошенько рассмотрел его лицо и сказал: «Ты – Шорти Хант!» Он бросил взгляд на остальных парней: «Вы ребята из команды Вашингтона, не так ли?» Когда они подтвердили его догадку, мужчина эмоционально рассказал, что узнал Шорти с фотографии в газете. Он и сам являлся бывшим гребцом Колумбии и, наблюдая за их недавними подвигами, решил отправить своего сына в университет на запад, чтобы тот тоже смог стать великим гребцом. Это был первый раз, когда ребята начали понимать по-настоящему, что теперь они были Американской командой, а не командой Вашингтонского университета – и что «В» на их футболках скоро поменяется на «США».