— Хайль…

— Вы не поверите — я! Собственной персоной! — промурлыкал Рудольф.

— Но вас же… — Вера от волнения проглотила окончание фразы.

— Насколько мне известно, вас — тоже. Жизнь полна сюрпризов, не правда ли? Кстати, эти серебряные иголочки вам очень к лицу.

От его горячего обволакивающего взгляда тело Веры внезапно сделалось как мраморное, а по занемевшей коже побежали огненные муравьи. Она покачнулась, попыталась дотронуться до лица, но не смогла шевельнуть рукой.

— Ай-яй-яй, господин хороший, — вдруг сказал по-русски Шоно, — вы безобразничать-то бросьте, или мы вам сейчас глазки шаловливые снова завяжем!

— Дались вам мои глаза! — буркнул Рудольф, неохотно отводя их от Веры. — Я вообще не понимаю, к чему было ломать эту пошлую комедию с повязкой! Уж не думаете ли вы, что мои молодцы не сумеют отыскать ваш сарайчик в течение получаса, если я не вернусь вовремя?

— Не сомневаюсь, что сумеют, — уже по-немецки ответил Шоно, усаживая Веру на охапку сена и снимая иглы, — но мы приготовили им пару-другую сюрпризов по пути сюда. Жаль было бы лишать ребят удовольствия. Ну, и хотелось, по правде говоря, немножечко поколебать ваш авторитет в их глазах.

— А вот это вы зря, — тоже на немецком произнес Рудольф скучно. — Пока я держу их в узде, они не будут в вас стрелять. Вы же понимаете, что стоит им взяться за оружие, все это джиу-джитсу — или как там его — вас не спасет.

Его зрение приспособилось к полумраку, и он различил в глубине амбара неподвижный силуэт огромного мужчины.

— Мне отчего-то кажется — поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказал стоявший у гостя за спиной Мартин, — что вы сейчас немного кривите душой.

— Было бы чем кривить, — послышался из сумрака голос, заставивший теперь уже Рудольфа вздрогнуть. — Если хотите знать мое мнение, этот господин просто заговаривает нам зубы. Это у него профессиональное. — Беэр вышел на свет, и, увидав его физиономию, Рудольф закусил губу.

— Не сеновал, а какой-то дом свиданий, — пробормотал он.

— Что, в немецком цирке платят лучше, чем в итальянском, а? — Беэр завис над заметно побледневшим, но спокойным гостем.

— Не жалуюсь, — с достоинством ответил оберштурмфюрер немецкого цирка. — Хотя, наверное, не так, как вам — в английском.

— Так вы тоже знакомы? — воскликнула Вера.

— Весьма поверхностно, — поспешно ответил Рудольф.

— Поверхностно? — зловеще прорычал Беэр. — Да глубже вас в мой карман никто никогда не залезал, господин престидижитатор! Этот презренный шпагоглотатель с помощью своих грязных трюков меня подчистую обобрал в Цюрихе!

— Попрошу вас! — дерзко возвысил голос Рудольф. — Никаких трюков. Я играл честно! И коньяка не пил, в отличие от некоторых.

— А кто мне от коня глаза отводил, как цыган на ярмарке, а сам передвинул его на c4? Вы воспользовались тем, что я был беспечен и не записывал ходы!

— Ничего я не передвигал. Вы проиграли оттого, что я играю лучше, признайтесь!

— Да я тысячу раз потом разыгрывал в уме эту партию! — завопил Беэр, размахивая ручищами в опасной близости от носа оскорбленного фокусника. — Он никак не мог оказаться на с4, жалкий вы шулер, негодный космополит!

— От космополита слышу, — Рудольф скрестил руки на груди. — Я — сын венгерского немца и итальянки, волею случая родившийся в цирковой повозке под Нижним Новгородом. Патриотом какой страны я, по-вашему, должен быть?

— Порядочным человеком надо быть, беспутный сын итальянки! — проворчал Беэр, успокаиваясь. — И с нацистами не водиться. Учтите, что больше на ваши штучки я не попадусь! Берегитесь!

— Учту, учту. Я по натуре вообще весьма покладист и склонен к разумным компромиссам. Но и вы учтите, что в этой партии преимущество на моей стороне, как ни крути. За мной стоит большая сила.

— Никакая сила в мире не помешает мне свернуть вам шею, — мечтательно заметил Беэр, — если мне этого захочется так же сильно, как тогда, в двадцать втором.

— Охотно верю. Но оставьте в покое мою бедную шею и подумайте лучше о своих собственных! Поймите, что для меня в игре ставка — всего лишь карьера, а для вас — жизнь!

— Скажите, как к вам обращаться? — спросил Мартин.

— Винченцо Рудольфини, я помню! — бросил со своего места Беэр.

— Иван Рудаков? — предположила Вера.

— Это все сценические имена. Зовите меня просто Рудольфом, — улыбнулся многоликий артист.

— Итак, Рудольф, — продолжал Мартин, — насколько я понимаю, своими злоключениями мы обязаны вам? Я угадал?

— В первую очередь вы обязаны ими себе самому, мой дорогой Гольдшлюссель. Или все-таки Барабас? Нечего было трепаться с кем попало о таких важных вещах. Во вторую — нашей прелестнице, добросовестно расшифровавшей ради своего спасения дневники покойного шефа. В третью — своим друзьям, на которых и у чекистов, и у нацистов есть большой-пребольшой зуб. И уж только в четвертую — мне. Я не стану отрицать, что загнал вас сюда. В конце концов, это — предмет моей гордости, ведь вы крайне непростые противники. И горжусь также тем, что это я, а не бедняга Отто Ран, к примеру, сумел разгадать тайну Святого Грааля!

— Вот, Вера, — сказал Шоно, — это тот самый случай, о котором я вам толковал.

— Да, теперь я поняла, что это реально.

— О чем это вы ей говорили? — ревниво поинтересовался Рудольф.

— Да вот о таких акулах, как вы, — ответила Вера зло, — хищных, жадных, неразборчивых в средствах и охочих до чужих тайн.

— Вот те на! — Рудольф возмущенно фыркнул. — А по какому, собственно, праву вы монополизировали эту тайну? Мне было ничуть не легче, чем вам, докопаться до истины! И я при этом никого не убил и не замучил, если говорить о средствах. Всё своим умом, талантом и тщанием! Так отчего же вы считаете меня недостойным?

— Дело тут не в достоинстве, — печально сказал Мартин, — а в ваших мотивах. Вы пытаетесь проглотить то, что намного больше вас. Это говорит о вашей жадности. Вы затравили нас, как травят собаками диких зверей. Это говорит о вашей хищности. Вы не пришли к нам и не попросили приобщить вас к тайне, но, используя самые темные из существующих ныне сил, попытались завладеть ею, даже не подумав о том, что случится, если выхваченный из огня каштан достанется не вам, а им. Это говорит о вашей неразборчивости в методах.

Рудольф пожал плечами:

— Так я им и отдал мой каштан. Я пересел с одного слона на другого, чтобы быстрее добраться до цели, как это делает погонщик. То, что он меньше слона, вовсе не означает, что это слон решает, куда ему направиться.

— И акула к тому же самонадеянная, — добавила Вера. — Вы рискуете жизнью ничуть не меньше нашего.

— Да, я привык надеяться только на себя. А к риску приучен сызмальства — в семилетнем возрасте ходил под куполом по канату без лонжи. Если хотите, это мой наркотик.