Ни Альбер, ни Александр не поддерживали с Нельсонс-Фонтейном никакой связи после своего отъезда и, естественно, ничего не знали об убийстве. Когда их схватили люди, которыми руководил мастер Виль, и выяснилось, что Виль — полицейский и что он обвиняет их в убийстве и грабеже, Александр подумал, что ему придется отвечать за злодейства Сэма Смита. Когда же его личность была установлена людьми, которые его знали, он надеялся быстро распутать недоразумение и доказать, что его еще раз приняли за Смита.

Но полицейский уверенно говорил о преступлении, которое было совершено, когда Смита в Алмазном крае не было. Дело чрезвычайно осложнялось. Над Александром Шони нависла страшная опасность.

Несмотря на все свое обычное самообладание, Александр затрясся и воскликнул сдавленным голосом:

— Убит?! Торговец из Нельсонс-Фонтейна?

— Да, господин француз! Убит за несколько часов до того, как вы так поспешно скрылись с обоими вашими приятелями. Вы поступили довольно-таки неумно. Надо было по крайней мере переждать несколько дней, тогда на вас не пало бы подозрение. Но из всего населения прииска только вы одни скрылись и пытались замести следы. Должно быть, вы имели серьезные основания…

Александр и Альбер были ошеломлены и не знали, что ответить. Но их молчание, их тревога произвели неблагоприятное впечатление на собравшихся, которые до сих пор были расположены в их пользу.

— Но это еще не все! — с торжествующим видом провозгласил мастер Виль.

— Как преступники ни хитры, а обо всем они подумать не могут. И часто бывает, что, поспешно покидая место преступления, они оставляют неопровержимые улики. Вот, господин председатель, возьмите эту вещицу. Предъявите ее этим двум джентльменам и спросите их, не знают ли они случайно ее происхождения…

С этими словами Виль передал председателю золотой медальон, на котором еще висели два кусочка оборвавшейся золотой цепочки.

Альбер не мог сдержать возгласа изумления. Он схватил медальон, торопливо раскрыл его и крикнул:

— Мой медальон!

Затем он стал рассматривать дорогое его сердцу изображение. Несколько слов мастера Виля вернули его к действительности. На лице полицейского играла злорадная улыбка.

— Итак, — обратился он к председателю, — джентльмен признает, что медальон принадлежит ему. Он даже знает секретный замочек, и ему знакомо лицо особы, которое здесь изображено. Так вот, знаете ли вы, где и когда я нашел этот медальон? Наутро после убийства, в нескольких дюймах от трупа. Вам хотелось доказательств? Вот они! Теперь судите этих людей и вынесите им приговор по совести и разумению!..

Ловкий ход мастера Виля произвел впечатление. Как ни были шатки улики, виновность обвиняемых уже не представляла для публики никакого сомнения.

— Тише, джентльмены, — сказал председатель.

Он был подавлен этой сценой, но, как человек более устойчивый, чем все остальные, еще не считал, что обвиняемые виновны.

— Что ж, господа, защищайтесь! — воскликнул он, поворачиваясь в их сторону. — Вы принадлежите к народу великодушному. Такие гнусные преступления не во французских нравах. Я люблю и уважаю французов, я знаю Францию, я преданно служил ей в мрачные годы нашествия[41]. Я видел, как французы защищали свое отечество. Я видел, с каким мужеством французы дрались и с какой гордостью они переносили свое печальное поражение. Нет, честность всегда скажется!.. Еще раз говорю вам — защищайтесь, господа. Вас просит об этом собрат по оружию, ирландец, потерявший свою родину…

— Да посмотрите мне хорошенько в лицо! — воскликнул Александр дрожащим от негодования голосом. — Все вы кричите: «Смерть! Смерть!» Вы слепо верите этому презренному полицейскому. А мы его кормили, помогали ему, несколько раз спасали его от смерти. Похож я на грабителя и убийцу? Мы с вами были товарищами по работе. Заметили ли вы хоть что-нибудь предосудительное в моем поведении, когда я жил среди вас? Разве я не был добрым товарищем? Разве сами вы не признавали этого вслух? Разве человек с безупречным прошлым, как я, может этак вот, ни с того ни с сего стать грабителем и убийцей? И наконец, разве мои слова стоят меньше, чем слова этой подозрительной личности, которая якобы принадлежит к колониальной полиции, но пока еще ничем этого не доказала? Почему мы должны верить, что этот медальон, принадлежащий моему другу, действительно был найден рядом с жертвой загадочного преступления? А разве вы не могли его украсть у нас или по крайней мере найти, когда вы жили с нами?

Публика с лихорадочным любопытством ждала, что ответит мастер Виль на эти горячие слова.

И тот заговорил своим фальшивым голосом:

— Обвиняемый сказал вам: «Разве я похож на грабителя и убийцу?» На этот ребяческий довод я отвечаю: да! Разве вы сами не приняли его за Сэма Смита, за грабителя, одно имя которого наводит ужас в Австралии и в Африке? А что касается моей личности, которую обвиняемый считает подозрительной, то всякий, кто помнит его по Нельсонс-Фонтейну, помнит и меня, потому что все меня видели за исполнением моих служебных обязанностей.

— Верно! — воскликнул американец. — Я тем более хорошо вас помню, что однажды вам вздумалось захватить и меня, как какого-нибудь жулика, и я очень мило вышиб вам зуб.

— Нет худа без добра, — философски ответил мастер Виль, — ибо благодаря этой неприятности нельзя больше говорить, что я кого-нибудь обманываю насчет моего служебного положения!

— Ничего себе положение! — буркнул янки.

— Я не поменяюсь с этими двумя французами.

— Гм!.. Да и я не поменяюсь. От них чертовски пахнет веревкой.

— Но вы все-таки не думаете совершить подобную несправедливость! — снова воскликнул Александр. — Во всякое другое время мы бы пошли на смерть без сожаления, но сегодня нам надо жить!

— Да! — зарычал Альбер. — Жить! Еще несколько дней, хотя бы несколько часов.

— Позвольте мне, джентльмены, обратиться к вашей совести, — сказал Александр. — Мой друг очень тяжело пострадал. У него похитили жену, и она молит его о помощи. Дайте нам отсрочку. Несколько дней. А потом, когда мы отмстим за нее и несчастная молодая женщина получит свободу, мы сами придем к вам и отдадим себя в ваши руки. Быть может, мы будем располагать какими-нибудь доказательствами нашей невиновности. Даю вам слово француза и дворянина.

Несколько человек были тронуты, послышались возгласы: «Браво!» Но подавляющее большинство разразилось грубым хохотом: люди не поняли, сколько величия и самоотверженности было в предложении Александра Шони. Кроме того, вообще взяла верх обычная жестокая грубость этих людей: им хотелось видеть повешение. Им было вполне безразлично, кого повесят: полицейского или французов. Но раз уж полицейскому удалось выдернуть голову из петли, то доставить публике развлечение должны французы.