виду государство, которое может свободно следовать национальным интересам пропорционально своей силе, свободно быть эгоистичным и ошибаться. Этот вопрос являлся очень щекотливым, если вообще не запретным для Коля, которому требовалось подготовить скептически настроенный мир к объединению Германии. Если смотреть на инициативы Шредера в целом, то они предлагают новый германский патриотизм, нацеленный не оставлять Германию погрязшей в трясине калечащего прошлого двадцатого столетия{809}.

Кроме реалистичных страхов относительно экономической и политической мощи Германии внутри Европы, остается и нереалистичный: якобы немцы близки к антисемитизму и потенциально могут вернуться к нацизму, а поэтому миру требуется постоянно внимательно наблюдать за ними и оставаться начеку Даже когда немцы спорят между собой, вопрос о «хорошем немце» быстро всплывает на поверхность. Оглядываясь назад и глядя вперед с провокационной роли Германии в годы, ведущие к Первой Мировой войне, историки двадцатого века тесно связали Германскую Империю с Третьим рейхом. В более позднее время это кажется несправедливой оценкой сложной, если и не славной Германской Империи. Точно также историк Эрнст Нольте вызвал жестокую «ссору историков» в 1980-е годы, поставив национал-социализм и Холокост внутрь более крупного, генетического образца фашизма и геноцида двадцатого века, предположив, что немецкий пример только отличается размахом. От Юргена Габермаса до колонки редактора «Нью-Йорк Таймс» — все заново подтверждали уникальность преступности нацистов, а Нольте проклинали за «обеление» нацистов{810}.

Возрождение неонацизма было также продемонстрировано в феврале 2000 года, когда консервативная Австрийская партия свободы получила 27 % голосов — пока самое большое количество голосов для западноевропейской послевоенной партии правого толка. Она заняла места в австрийском правительстве. Европейская и мировая реакция последовала незамедлительно. Впервые в истории Европейский Союз наложил санкции на одно из своих пятнадцати государств-членов, а «Нью-Йорк Таймс» за пять месяцев опубликовала три крупные предупредительные статьи в связи со случившимся.

История получилась громкая, потому что к победе Партию свободы привел человек по имени Йорг Гайдер, сын известных родителей-нацистов из того же района, что и Гитлер. Гайдер получил известность, как положительную, так и печальную, отказавшись безоговорочно ругать как германское, так и австрийское военное прошлое. Гайдер также настаивал, что хорошие немцы служили не только в Вермахте, но даже и в войсках СС. Этот красивый мужчина много путешествовал по миру и отполировал свой образ в Калифорнии и Гарвардской бизнес-школе. Гайдер критиковал все возрастающий приток иностранных рабочих в Австрию и выступил против выплат Австрией репараций Израилю. Эта позиция обеспечила ему поддержку большого количества «синих воротничков» и молодежи{811}. Критики также обвиняли его в неонацизме, что является преступлением в Австрии, но оказались проигравшей стороной во время судебных процессов. 80 % австрийцев выступили против санкций ЕС, и меньшие государства-члены также стали протестовать против тяжелой руки «большого брата». ЕС снял санкции с Австрии через семь месяцев{812}.

Несмотря на выкручивание рук в то время, главный урок дела Гайдера — это не карт-бланш неонацизму в большем германском мире и не моральная трусость Европейского Союза. Это нежелание в то время Австрии и других европейских государств подчинять национальную политику новому брюссельскому коллективу — чувство, одновременно предсказуемое по истории и совместимое с развивающимися демократиями.

Тем же летом 2000 года, когда ЕС вел дебаты по поводу снятия санкций с Австрии, канцлер Шредер отреагировал на патетически маленький, но вызвавший большое беспокойство взрыв неонацистского насилия в Восточной Германии. Он ездил по городам, в которых проживает большое количество иностранных рабочих и успешно действуют крайне правые партии, и пытался напомнить их гражданам, кто такие истинные немцы. В Эггесине и Вольфен-Норде он предложил слушателям «крепче ухватиться за свою судьбу… и выступать за слабых, старых и иностранцев». Его правительство последовательно демонстрировало намерение положить конец насилию скинхедов, предложив щедрые вознаграждения для участников, желающих покинуть банды: до 45 000 долларов на человека — включая наличные, новое имя и работу, переезд на новое место и юридическую помощь{813}.

После объединения двух Германий, правительство вело дела, всячески демонстрируя добрую волю. Оно предпринимало усилия, чтобы сделать более широкую европейскую индивидуальность вторым «я» немца. Несмотря на повторяющиеся угрозы жизни министра финансов Германии, надежная и любимая марка уступила евро{814}. Хотя немцы удерживают львиную долю власти внутри ЕС сегодня, действия Федеративной Республики не оставляют сомнений, что цель Германии — быть активным партнером, а не командной силой над ЕС{815}. Германия также продолжает выплачивать репарации Израилю, и это было названо «покаянием в большом масштабе»{816}. Во время визита Вилли Брандта на мемориал в Варшавское гетто и более поздний визит Шредера в Берлинский еврейский музей, германское правительство буквально падало на колени, выступая национальным примером сочувствия. Бывший президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер убеждал послевоенные поколения принять коллективную ответственность за Холокост и продолжать помнить о нем{817}.

Сегодняшние немцы также испытывают реалистичные и нереалистичные страхи перед миром вокруг себя. Немецкий журнал «Виртшафт Boxe», деловой еженедельник, 22 ноября 1999 года поместил на обложке рисунок, на котором восстанавливалось вторжение в Нормандию. На нем изображались иностранцы, деловые мужчины и женщины, которые неслись на берег под заголовком: «Вторжение! Атака на общество согласия». Таким образом, новый захватчик Германии, мировая экономика, угрожает разделить и покорить сказочно интегрированную сеть правительства, банков, промышленности и трудовых ресурсов, которые поддерживают современную Германию.

Издатели имели в виду два недавних примера. Первым был экономический обвал и вынужденное спасение правительством ведущей строительной компании Германии, которая существует уже 150 лет — «Филипп Гольцман А. Г.» Второй — это предложение британской компании «Водафон Эйр Тач», желающей заполучить контрольный пакет акций в германском гиганте «Маннесман А. Г.», занимающемся связью. «Гольцман» была плохо управляемой компанией и брала много кредитов. Германские банки ранее выкупили ее, но потом бросили рыночным силам. Когда правительство Шредера, наконец, пришло ей на помощь, треск «общества согласия» уже слышался по всей Германии. Это заставило одного германского комментатора снова пожаловаться о «варварах среди нас»{818}. Еще одно потрясение тщательно интегрированной германской экономики произошло, когда правительство не смогло сплотить германские интересы за потерпевшим банкротство медиа-гигантом «КирхГруп», возможная выдача которого иностранным конгломератам угрожала дальнейшим огрубением германской культуры{819}.

Американская экономическая модель тоже в некотором роде преследует немцев. В то время как немцы любят американскую свободу и процветание, они ненавидят «ментальность магазина «24 часа», хаос неограниченного рынка, огромную разницу между зарплатой руководства и рабочих и [несдерживаемую] иммиграцию»{820}. Однако эти американские пороки, в особенности последний, кажутся неуклонно идущими в сторону Германии