Чудовища перевернули лафеты пулеметов и разнесли адские машины на мелкие кусочки, а потом расправились с самими пулеметчиками, засунув им в глотки металлические детали или вбив дула орудий в пищевод до самого желудка. Иных ждала еще более страшная участь, нежели мгновенная смерть: чудовища отсекали им голени и заменяли ампутированные конечности на колеса пулеметов, словно не видя различия между орудием и стрелявшим из него человеком. Фунгусы привязывали несчастных к станкам кишками других убитых солдат и сталкивали этих кентавров, сделанных из изуродованных тел и сломанных механизмов, вниз по склону в пропасть.

Только зуавы оказали решительное сопротивление. Они построили плотное кольцо, словно спартанские воины, и выставили вперед штыки. В середине заграждения стоял Феро, который никак не мог понять, что происходит. Но и эти воины пали под напором драконов. Восьмиметровый фунгус в один миг разрушил строй мавров: ноги великана казались огромными осьминогами, вооруженными щупальцами. Каждый их удар выводил из строя троих или четверых: одни взлетали в воздух, другие гибли под тяжестью этих ножищ, точно раздавленные сапогом жуки. Гигант поднимал в воздух лошадей с такой же легкостью, с какой еще недавно Феро держал в руке свой лимон. Несчастных животных чудовище швыряло в пестрые ряды зуавов, опрокидывая и давя этих экзотических солдат. Иногда монстр обращал свою мощь на уцелевшие повозки, в воздух взлетали доски и ошметки конского мяса. А дальше толпа фунгусов накрыла зуавов, как пенная волна песчаный берег. Al˙lahu-àkbar![29] Правоверные мусульмане получили перед смертью последний урок: Бог, конечно, велик, но с Пиренеями тягаться Ему не под силу.

В живых остался один Феро. Фунгусов, которые прочли его душу, он заинтересовал так же, как биолога – особенно ядовитая разновидность скорпионов. Убивать его они не стали, а связали по рукам и ногам своими языками и отвели к Коротышу.

Маленький фунгус приблизил свою физиономию к лицу генерала, пробежал сотней пальцев по изрытому картечью лицу, засунул их кончики в его ноздри и в уши. Коротыш изучал Феро, прослушивал его, читал мысли. За спиной фунгуса раздавались последние стоны, последние предсмертные хрипы, каркающие голоса его собратьев, преследовавших последних солдат. Слышались и последние взрывы: чудовища опрометчиво побросали в огонь ящики с патронами и снарядами, и при взрывах гибли и люди, и монстры. Но никакой грохот не мог отвлечь Коротыша от его занятия. Он пристально изучал генерала своими желтыми глазами, обрамленными мясистыми веками, похожими на кожу носорога. Он изучил его всеми своими чувствами, выведывая все тайны его души. Половинка нижней челюсти Коротыша, отсеченная шальной пулей, все еще болталась у рта, словно собачий язык. Этот шматок плоти он оторвал двадцатью пальцами и заткнул им рот Феро. Тот вытаращил глаза, но не отважился выплюнуть отвратительный кляп. Коротыш приблизил свой рот к уху побежденного генерала и сказал ему только два слова. Несмотря на расстояние, разделявшее цивилизацию людей от мира фунгусов, тот прекрасно все понял:

– Скоро вернусь.

Некоторое время тому назад Феро утверждал, что чудовища тоже могут испытывать страх. Его слова нашли подтверждение: связанный десятками языков генерал застыл в ожидании Коротыша, и ему было страшно.

Маленький фунгус оставил Феро по очень важной причине: ему не терпелось увидеть собратьев, скрывавшихся за валунами. Он потерял половину челюсти, но сберег знамя и сейчас нес его перед собой. Оставшиеся в живых фунгусы наблюдали из-за камней, как он шагает к ним навстречу и протягивает полотнище, напитанное прошлым и воспоминаниями, забрызганное кровью, покрытое множеством спор. И собратья Коротыша, испытавшие на себе пули и картечь, пережившие атаки Ордоньеса и Феро, вышли из-за валунов, окружили маленького фунгуса и знамя и, переплетя влажные пальцы-корешки, соединились в единое существо, которое вкусило и горечь потерь, и радость победы. И произнесли именно те слова, которые Коротыш так жаждал услышать:

– Мы знали, что ты вернешься.

Все маленькое тело Коротыша затрепетало, по нему пробежал отрадный и утешительный холодок. Но, к его великому удивлению, фунгусы сказали кое-что еще, и эти слова он вовсе не рассчитывал услышать. Это был приговор, непредвиденный и окончательный. Сжимая Коротыша в объятиях, соединяя свои чувства с его переживаниями, они произнесли фразу, которую Коротыш ждал менее всего на свете:

– Ты никогда не будешь обычным фунгусом, ибо отныне ты – новый Кривой.

* * *

Распахнув дверь осталя, Майлис увидела невероятную картину: посередине столовой лежала огромная туша Кривого. Рот фунгуса еще дымился, точнее, из него поднимался дым от револьвера лефоше, засевшего в глотке. Хик-Хик только что сбежал, а Касиан, связанный языком Кривого и придавленный его телом, едва дышал. Труп монстра и живой человек сливались в единое существо. Касиан молотил каблуками по полу, желая привлечь ее внимание.

Однако Майлис не интересовали ни человек, ни фунгус. Она явилась сюда, движимая смутной надеждой найти живым своего сына.

– Альбан? – крикнула она, словно задавая вопрос самому дому. Затем еще раз, громче: – Альбан, Альбан!

Никто не отзывался.

– Альбан! – не желала сдаваться Майлис.

Опять никакого ответа. Ничего не добившись, она оперлась руками о стол, склонила голову и в эту минуту что-то услышала. Звук был чуть слышным, но Майлис сразу его узнала: это Альбан шлепал босиком по деревянному полу.

Он появился на верхней ступеньке лестницы, но не выразил никакой радости, потому что за спиной матери увидел мертвого Кривого.

В тот день, когда по приказу Хик-Хика одноглазый монстр оборонял дом, он не убил ребенка. Альбан олицетворял собой третье отличие фунгусов от людей: детство. Чудовища не видели снов, не соединяли свои тела и, оторвавшись от корней, сразу же становились взрослыми, полностью готовыми к жизни. А фунгусов интересовало все, что отличало их род от рода человеческого.

Кривой спрятал Альбана на верхнем этаже. С тех пор как Хик-Хик в наказание велел ему стоять у очага и размышлять о своем преступлении, глядя на тлеющие угли, мальчик спускался по лестнице и поддерживал в очаге огонь. Постепенно Альбан проникся доверием к Кривому. Ребенок, который по причине своей болезни не мог говорить по-человечески, выучил язык фунгусов. Они вели долгие беседы, обсуждая все на свете, и мальчик мог бы рассказать много интересного, но на человеческом языке он умел говорить только «Я тебя люблю».

Майлис бросилась к сыну и прижала его к груди. У обоих текли слезы: Альбан оплакивал погибшего друга, Майлис же плакала от радости: сын ее был жив, – а еще от страшного предчувствия. Ей казалось, что все происходящее – вовсе не конец истории: возможно, это начало конца, конца света, конца мира людей. И в то же время она понимала: рождению нового мира сопутствует столько небывалого, что обычными чувствами этого не постичь.