зловеще пообещал Стерх. – Олег Борисович, ситуация из ряда вон выходящая. Ваши предложения?

Портнов щелкнул зажигалкой. Затянулся, выпустил струю дыма – и тут же раздавил сигарету в пепельнице. Снова выудил очки из нагрудного кармана, нацепил на нос, уставился на Сашку поверх стекол:

– Я знаю одно: эта девушка не выйдет из кабинета, пока мы не найдем способ сдерживать ее.

– И способ, к сожалению, радикальный, – пробормотал Стерх. – Мы вынуждены были пригласить сюда вашего куратора, Александра.

Коженников сидел неподвижно, из-за очков невозможно было определить направление его взгляда. Сашка съежилась.

– Фарит Георгиевич, – Стерх говорил подчеркнуто корректно. – Руководство курса обращается к вам с просьбой: обеспечить соблюдение учебной дисциплины студенткой Самохиной Александрой.

Повисла тишина, длинная, звонкая. Сашка прекрасно понимала, что умолять нет смысла. Единственное, что она сейчас может сделать, – сохранить достоинство, насколько это возможно.

Она собрала последние силы и разогнула спину. На ней был ее лучший костюм, ни одна слезинка не испортила макияж. На секунду она увидела себя их глазами и вдруг вспомнила, как корчился в огне этот зарождающийся мир…

Который был, оказывается, Любовь.

Глаза Коженникова скрывались за черными стеклами. Он смотрел на Сашку невидимым, но хорошо ощутимым взглядом – как когда-то в июле в приморском поселке, на Улице, Ведущей к Морю, а приведшей в институт специальных технологий.

Сашка потупилась.

– Задания, выполненные без разрешения, – тихим, бесцветным голосом заговорил Стерх. – Сознательные метаморфозы. Эксперименты с изъявлением сущностей. Все это я назвал бы грубым нарушением учебной дисциплины.

В кабинете снова сделалось очень тихо. И в этой тишине впервые заговорил Коженников:

– Николай, есть нюанс.

– Да?

– Я обещал не требовать от девочки невыполнимого.

Стерх поднял брови:

– Что именно невыполнимо из того, что я перечислил?

– Она развивается, реализуя свою природу. – В очках Коженникова отражались лампы дневного света. – Она не сможет остановиться, если на диске записано несколько треков подряд. Выдавайте ей по треку на диск, разве это сложно?

Повисла пауза. Стерх изменился в лице; его крылья дернулись под пиджаком, будто желая немедленно развернуться.

Сашка скрючилась в кресле, готовая провалиться сквозь землю.

– Это не сложно, – глухо сказал Стерх. – Это… беспрецедентно. У меня никогда не было студентов, способных снять десяток треков последовательно. Поэтому я использовал стандартные учебные материалы.

– По-видимому, здесь нестандартный случай? – мягко осведомился Коженников.

– Вы правы, – после коротенького молчания сказал Стерх. – Да.

– Договорились, – Коженников кивнул. – Что до изъявления сущностей… Саша, вы отдаете себе отчет в том, что сделали?

– Я не специально. Я не хотела.

Портнов поперхнулся дымом.

– То есть вы не отдаете себе отчет?

– Почему же. Отдаю, – сказала Сашка тихо.

Стерх воздел глаза к навесному потолку.

– Зачем вы это сделали? – продолжал допытываться Коженников.

– Случайно.

– Что вас подтолкнуло? О чем вы думали, прежде чем взяться за карандаш?

Сашка сглотнула.

– Важно, – Коженников кивнул. – О чем? Или о ком?

– О Косте, – сказала Сашка. – О Константине Коженникове.

И твердо посмотрела на собственное отражение в его темных очках.

– И от душевных переживаний решили поиграть со смыслами? – вклинился Портнов.

Сашка обернулась:

– Не поиграть, Олег Борисович. Не вы учили меня складывать знаки? Не вы хвалили меня, когда все получалось? Вы разве предупреждали меня, что это запрещено?

– Я запретил бы тебе бегать по потолку, если бы знал наперед, что ты на это способна!

– Я ведь тоже не знала. Просто жила… существовала, располагалась в пространстве, функционировала, действовала, продолжалась, длилась…

Она поймала себя на монотонном перечислении слов – в каждом из них была частичка необходимого ей смысла, но ни одно не подходило полностью.

– Собственно, это я имел в виду, – тихо сказал Коженников.

– Что же, – резко, почти агрессивно заговорил Портнов, – мы не можем требовать от девушки, чтобы она перестала измываться над информационным пространством? Потому что это значит, что мы требуем невозможного?!

– Нет, – Коженников чуть улыбнулся. – Теперь, когда мы кое-что уточнили, задача прояснилась, и она будет решена. Не беспокойтесь.

И обернулся к Сашке:

– Саша, я хотел бы поговорить с вами сегодня… Когда у вас заканчиваются пары?

* * *

Она пришла в себя за длинным столом в большой аудитории, где обычно проходили общеобразовательные лекции. Перед ней лежал лист, вырванный из тетради, и Сашка писала на этом листе: «В настоящее время эстетическое переживание рассматривается как переживание ценности и рассматривается в рамках философии ценностей». Народу в аудитории было не так много, и преподавательница смотрела на Сашку как-то странно.

Сашка откинулась на спинку стула. Она любила учиться; лекции, сколь угодно скучные, и формулировки, сколь угодно запутанные, возвращали ее к действительности…

К действительности, какой Сашка ее понимала.

Прозвенел звонок.

Ни на кого не глядя, ни с кем не разговаривая, она вернулась к себе в мансарду. Пепел от сожженного листка все еще лежал в мусорной корзине. Она прибрала в комнате, собрала с пола желтые поролоновые полоски и вынесла мусор. Села у окна; долго смотрела сквозь стекло на зеленеющие липы Сакко и Ванцетти.

Чья была та любовь, которую она случайно, по глупости, изъявила? Сделавшись конкретной, любовь обрела носителя и предмет приложения… Объект и субъект… Когда Сашка сожгла ее – что случилось с этими людьми?

Ее руки искали, чем заняться. Она вытащила карандаш, нашла точилку в ящике конторки. Подтянула к себе чистый лист бумаги – чтобы не насорить. Надела точилку на затупившееся рыльце карандаша, провернула раз и другой. Опилки падали на бумагу, складываясь в узор.

Сашка собрала их в пригоршню. Вытряхнула в мусорное ведро. Она не будет ничего рисовать; ей запрещено изъявлять сущности. Она не будет, нет-нет, только на минуточку раскроет понятийный активатор.

Желтая бумага, схемы, схемы, колонки, цифры; Сашка прикрыла глаза. Великолепный муравейник смыслов со всеми его уровнями и связями, векторами, производными многих порядков, кольцами, восьмерками, прямыми, уводящими в бесконечность… Нет-нет. Только смотреть. Только удивляться. Гармония…

Карандаш сам вынырнул из точилки, острый, как иголка. Воля. Творение. Слово. Что я делаю, в панике подумала Сашка, в то время как все ее существо, могучее и гибкое, окрепшее и развившееся на задачах и упражнениях, жило – существовало, располагалось в пространстве, функционировало, действовало, продолжалось, длилось…

А потом и мысли оборвались. Скачком перешли на следующий уровень, невыразимый привычными словами. Карандаш скользил не отрываясь, выводя символы со вложенным четвертым измерением. Блики солнца на воде, маленькое весло – желтое, ярко-желтое, пластмассовое. Это еще не любовь, это предчувствие, преддверие, это…

Дверной звонок ударил, как пожарный колокол.

Никогда раньше к Сашке в мансарду не приходили гости, она и не слышала никогда этого оглушительного трезвона; дернулась рука. Сломался карандаш. Сашка в ужасе уставилась