что пила кефир вчера утром и не успела сполоснуть посуду перед занятиями.

– Если тебе нечего делать, сынок, можешь сходить в гастроном на углу и купить чая, печенья и растворимого кофе. Вот это будет подлинная забота о Саше Самохиной. Сбегаешь?

– Да, – сказал Костя после коротенькой паузы.

– Тогда вот тебе деньги. – Фарит сунул руку в карман кожаной куртки.

– Не надо. У меня есть.

И Костя вышел, не оглядываясь на Сашку.

Она посмотрела на листок под своей рукой. В самом центре, почти скрытый каракулями, чуть подергивался недорисованный знак. На глазах терял объем, сплющивался, пока наконец не замер. Фарит аккуратно вытащил лист из-под Сашкиных стиснутых пальцев, поднес зажигалку. Бумага полыхнула. Коженников открыл заслонку крохотного камина и положил клочок огня на закопченные кирпичи.

Открыл пошире форточку:

– Всемогущая, да?

Сашка потерла глаза: их жгло, будто от долгого взгляда на солнце. Лились мутные слезы, наконец-то смывали столь тщательно наложенную тушь для ресниц.

– Они за тебя боятся, – пробормотал Коженников. – Но они не знают тебя до конца. Если бы знали – убили, во избежание мировой катастрофы…

Он говорил, кажется, с иронией. Он насмехался. А может, и нет.

Сашка смотрела на карандаш. Коженников вытащил на середину комнаты табуретку и уселся перед ней – совсем рядом. Она могла бы коснуться его, если бы захотела.

– Чувствуешь себя как джинн, которого выпустили из бутылки? Готова строить дворцы и разрушать их? Можешь все-все на свете?

Теперь он казался серьезным. А может, издевался.

– Я не могу остановиться, – прошептала Сашка. – Я не могу не быть.

– Можешь, – сказал Коженников, и от звука его голоса Сашка вздрогнула. – Потому что я требую, чтобы ты оставалась в рамках программы. Чтобы ты не рисовала живых картинок в отсутствие преподавателей. Чтобы ты не летала, как Питер Пэн, и не лезла во все видимые дыры. Это мое условие, а я никогда – запомни, никогда! – не требую от тебя невозможного.

Он положил перед Сашкой на стол мобильный телефон в мягком розовом чехле:

– Это тебе. Позвони сейчас же матери и скажи свой новый номер.

Сашка сглотнула:

– Я…

– Делай, что я сказал. – Коженников выложил на стол пластиковую карточку с записанным на ней длинным номером. – Набор начинай с восьмерки.

Телефон работал. Клавиши отзывались на прикосновение нежным звуком, будто пели.

Гудок. Гудок.

– Алло… мама?

– Сашка? Сашка, привет! Ты откуда? Тебя так здорово слышно!

– Ма, у меня… теперь мобилка. Запиши номер.

– Да ты что?! Вот новость! Послушай, а это не слишком дорого?

– Нет… не очень. Записывай…

Коженников сидел, забросив ногу на ногу, и смотрел на Сашку сквозь дымчатые очки.

– Так тебе теперь можно звонить?

– Ну… да. По крайней мере, если я срочно понадоблюсь.

– Здорово!

– Ма… ну пока, извини, я не могу долго говорить…

– Пока! Счастливо! У нас все в порядке, малой здоров…

– Привет… Валентину. До свидания.

Она нажала «Отбой». На дисплее высветилась картинка – не то земной шар, не то стилизованные часы. Сашка перевела дыхание.

– Молодец, – Коженников кивнул. – Теперь смотри на меня и слушай внимательно.

Он снял очки. Сашка мигнула; карие глаза Коженникова, обыкновенные, с нормальными зрачками, уперлись ей в лицо.

– Всегда носи этот телефон с собой. Не смей выключать никогда. Следи за тем, чтобы аккумулятор был заряжен. Поняла?

– Да.

– Он принесет тебе плохую весть, если ты провинишься. Ты, джинн, которого выпустили из бутылки, запомни: за каждую попытку построить очередной дворец тебя будут ждать очень, очень печальные новости. И ты узнаешь их немедленно. Носи телефон с собой.

Сашка опустила глаза на трубку.

Маленькая, аккуратная. В пушистом розовом футляре, на котором – Сашка только теперь рассмотрела – топорщились поросячьи ушки. Футляр был в виде свиньи, с нарисованным пятачком, милый, почти детский…

Все изменилось.

Как если бы джинна, взлетевшего в небеса, сдернули бы оттуда за бороду и со всего маху ткнули лицом в бетонную стену. И заперли в камере, три на три метра. Без дверей.

Только что она чувствовала, как может все. Только что она ощущала, как нарастает вокруг новая реальность, – это было некомфортно и страшновато, но от этого роста захватывало дух!

Теперь она съеживалась. Собиралась в комок. Так бывает, когда жгут синтетическую ткань, – из большого и нарядного платья получается крошечный комочек черной смолы, причем за считаные секунды… Сашка, минуту назад всемогущая, умеющая летать, умеющая преобразовывать мир, – теперь превращалась в точку на плоскости.

Прозвенел дверной звонок. Вернулся Костя, принес пакетик чая, банку кофе, печенье и шоколадку; Сашка краем глаза видела, как он расставляет покупки на полке, но не повернула головы.

Коженников что-то сказал сыну, тот вполголоса ответил и тут же о чем-то спросил. Сашка не различала слов.

Закрылась дверь. Костя ушел. Сашка не двигалась.

– Не вижу трагедии, – тихо сказал Коженников. – Ты будешь делать все то же самое, только под присмотром педагогов. Я думаю, они назначат тебе дополнительные занятия.

– Я больше не смогу учиться, – прошептала Сашка.

– Сможешь. Наоборот – будешь учиться усерднее. Но дисциплина, Саша, и самоконтроль – полезные вещи, иногда необходимые. Скажи, я не прав?

Сашка молчала.

– В твоих силах сделать так, чтобы он никогда не зазвонил, – проговорил Коженников мягче. – Все зависит от тебя. Как обычно.

– Я вас видела, – сказала Сашка. – Когда вы вошли. Я почти сразу ослепла… Фарит, ну невозможно ведь жить в мире, где вы есть.

– Невозможно жить в мире, где меня нет, – сказал он после короткого молчания. – Хотя смириться со мной трудно, я понимаю.

* * *

– Не сгибайте колено, Саша! Тянитесь, вот так… Еще немного, и получится!

Лиза Павленко сидела на шпагате, упираясь руками в пол, но сохраняя на лице равнодушно-рассеянное выражение. Сашка, застонав, поднялась:

– Я не могу. Мышцы болят.

– Потому что надо растягиваться каждый день! – Ради убедительности физрук приложил руку к груди. – Вот Лиза растягивалась, и у нее же получилось?

– Я очень за нее рада, – сказала Сашка.

Дим Димыч вздохнул. Юля Гольдман, выгнувшись триумфальной аркой, уже минут пять стояла на «мостике», и кончики ее волос касались деревянного пола.

– Саша, сдайте хотя бы «колесо». Только телефон уберите, я же просил не ходить на занятия с мобилками!

Сашка, поколебавшись, сняла с шеи розовый шнурок. Положила телефон в карман спортивной куртки, заперла на «молнию». Дим Димыч смотрел почти раздраженно:

– Его что, украдут? Ни на секунду нельзя расстаться?

Сашка ответила таким тяжелым взглядом, что юный физрук смутился.

* * *

В пятнадцать сорок из тридцать восьмой аудитории вышла Женя Топорко. Окинула Сашку надменным взглядом и, даже не поздоровавшись, уплыла вдаль