во время сильной жары и занимает долгие часы, когда Барта ничто не отвлекает, у него нет визитов и встреч вне дома, нет никаких обязательств, кроме как перед самим собой.

В этом доме Барт собирает и собирается. Собирает идеи, документы, накопившиеся тексты, карточки, чтобы делать из них книгу или мечтать о ней. Собирается, сосредоточивается, ограничивая себя в удовлетворении желаний (особенно сексуальных), чтобы как можно меньше соприкасаться с внешним миром, и почти целиком освобождая место для фантазма, который движет всем, что он делает. Поэтому он может написать во фрагменте, от которого в «Ролане Барте о Ролане Барте» осталось только начало: «Как чудно по утрам в Ю.: солнце, дом, розы, тишина, музыка, запахи, кофе, работа, асексуальный покой, отдых от агрессии»[634]. Он ценит обыденную монотонность дней, скрупулезно описанных в отрывке «Распорядок дня»:

Во время каникул я встаю в семь утра, спускаюсь, открываю двери, завариваю чай, крошу хлеб ожидающим его в саду птицам, умываюсь, стираю пыль с письменного стола, выбрасываю пепел из пепельниц, срезаю в саду розу, в половине восьмого слушаю по радио новости. В восемь часов утра спускается и моя мать; я завтракаю вместе с нею, съедая два крутых яйца и ломтик поджаренного хлеба с черным кофе без сахара[635].

И так до самого вечера – мелкие, регулярные занятия, приносящие настоящее счастье. Во многих личных документах он возвращается к чувству полноты, даруемому уединенной сельской жизнью с матерью в регионе, с которым у Барта сложились глубокие, чувственные, неслучайные отношения. Это счастливое, продуктивное возвращение в детство. Оно наполняет чувственными ощущениями, звуками голосов, гулом насекомых, ароматами цветов, запахами дома. Поэтому он предпочитает деревенское захолустье побережью: в нем больше складок, в которых можно спрятать и сохранить это хрупкое чувственное существование, дающее такой важный стимул для письма. Барт конструирует эту местность, сознательно выбранную в качестве пейзажа памяти. Он внимательно следит за ее изгибами и рельефами, проецирует на них свои воспоминания и желания: «Мне нравится… вид на излучину Адура из окна доктора Л.»[636]. Он видит в этой местности нечто вроде тела. В ней нет ничего негативного: ни в ее рельефе, ни в климате. В «Свете Юго-Запада» Барт пишет: «Неужели на Юго-Западе не бывает и неприятной погоды? Да, конечно, только для меня это не частые вообще-то дожди и грозы и даже не пасмурные дни; перепады освещения как-то не вызывают здесь ни малейшего уныния, они воздействуют не на „душу“, а только на тело, порой пропитывая его сыростью. Опьяняя хлорофиллом или же расслабляя и изнуряя ветром из Испании»[637]. В дневниковом наброске он пишет: «Утром рассвет не торопится и, даже когда рассветает, темно, идет дождь (но всегда, когда открываю окно, метонимическая сила запаха деревни: все прошлое, вся литература и т. д.). Ранний подъем, если он мне удается, доставляет столько же радости, сколько тихий вечер в Париже (но это немного похоже на Марию-Антуанетту, изображающую молочницу). Оттого я счастлив здесь и в общем получаю столько же удовольствия, сколько в Париже». С надлежащей дистанцированностью (ироничное и не очень лестное замечание в скобках) Барт выражает природу этой полноты: она замещает удовлетворение, приносимое отношениями с другими телами. Наполняет чувства.

Деревенское общество не мешает, потому что тоже возвращает в детство. Они быстро со всеми перезнакомились в Юрте, но чаще это поверхностные отношения, теплые и полные условностей. Почти как в Бедусе, Барт ходит музицировать к соседям, его мать иногда принимает гостей. Тетя Алис регулярно приезжает на несколько дней. Есть также доктор Мишель Лепуавр («доктор Л.»), местный терапевт, к которому Барту особенно нравится ходить: он любит его радостный дом, наполненный криками и смехом трех его дочерей. Хороший скрипач, Лепуавр играет с Бартом дуэтом сонаты Моцарта, сонатины Шуберта… Врач вспоминает своего соседа, летом в синем, чтобы было прохладнее, зимой в красном кашне, связанном подругой: «Думаю, что ему здесь было хорошо, здесь царила совсем иная атмосфера, чем в парижских литературных кругах. Здесь он вдыхал аромат провинциальной буржуазии, которую в глубине души любил: отец семейства, мать, три дочери, все, чего у него не было…»[638] Барту нравится уютная простота этой буржуазии, он прощает ей шаблонный и порой пустой характер: «Разговоры у Лепуавров: о музыке, жизни, медицине, серьезные и прочувствованные банальности. Можно сказать, что они стараются быть поверхностными из чувства приличия, как если бы глубина была непристойностью»[639].

Вначале у семьи Бартов также была собака, Люкс (еще один «свет Юго-Запада»), по мере сил тоже создававшая чувство защищенности и покоя. Когда пес умер 15 апреля 1964 года во время пасхальных каникул, которые они проводили в Юрте, Барт, любивший играть с ним или держать при себе во время чтения, был потрясен и опечален. Фрагмент с рассуждениями об отваге животного, не вошедший в книгу «Ролан Барт о Ролане Барте», косвенно демонстрирует эту привязанность: Барт говорил, что не любит героических жестов, «и тем не менее я испытываю своего рода восхищение нашей собакой, которая умерла. Эта голая смерть (она даже не могла выбрать молчание, собаки же не говорят) меня тронула, в связи с собакой мне вспомнились все стоики из моей латыни; очищенные, наконец, от какой бы то ни было эмфазы и, так сказать, от какого бы то ни было языка, они стали правдоподобными». Опыт животного становится философским опытом. Он хорошо подходит к своеобразному счастью деревенской жизни (хотя собака жила с ними и в Париже, где Мишель ее подобрал), покою, тишине и неизменности. Это тоже ответ на насилие языка, пусть и радикально иной. В деревне можно отдохнуть от общественного мнения и дискурса, как отдыхает собака.

Эти годы укоренения на земле его детства, двойного обустройства в двух противопоставленных друг другу местах (квартира в Париже и дом в деревне) также парадоксальным образом становятся кочевым периодом из-за многочисленных поездок за границу. Впрочем, возможно, это и не такой уж парадокс: без труда перемещаться можно, только если знаешь, что у тебя есть родное место. Начиная с 1958 года, когда он впервые побывал в Соединенных Штатах, Барт принимает многочисленные приглашения, а также путешествует ради удовольствия. Можно различить три модуса этих путешествий: командировка для участия в конференции, поездка с лекционным туром или строго по приглашению того или иного института; увеселительная поездка во время каникул, чтобы посмотреть какое-то место и навестить друзей (например, он регулярно ездил в Испанию к Жану-Пьеру Ришару и его жене Люси, а также в Италию, в Специю на