Теперь я обладал тремя вариантами дальнейших действий. Что там дед говорил о тройке? Наиболее удобное для человеческого сознания число? Итак, можно продолжить поиски нормального входа. Можно уйти. А можно очертя голову броситься в текущую воду.

Два первых варианта казались более разумными, но успели надоесть.

Я спустил в пустоту ноги. Закрыл за собой дверцу, балансируя на крошечном бортике. До воды недалеко, плеск совсем рядом.

Я прыгнул, очень отчетливо представив свое тело наколотым на острый штырь, торчащий из бурного потока…

Вода только казалась теплой. Обычная морская вода. Соленая. Привычная уже. Меня подхватило течением и понесло по узкой темной трубе. Пространство над водой – совсем узенькое, едва-едва голову можно высунуть.

Водовод, тянущийся от моря!

Отплевываясь, выныривая и погружаясь, я жадно глотал воздух. Меня тащило куда-то под купол. Вот теперь вариантов было неисчислимое множество. Решетки, лопасти, системы охлаждения реакторов, замкнутые резервуары.

Нет! Не может этого быть. Геометры очень бережно относятся к жизни. Если дверца не заблокирована, нет никаких предостерегающих надписей и защитных решеток – значит ничего страшного с упавшим в туннель человеком не произойдет!

Конечно, это были очень вольные допущения. Но они помогли мне продержаться ту минуту, пока меня волокло по водоводу. Потом впереди замерцал слабый свет, течение ослабло, и я начал задевать ногами дно. Меня последний раз крутануло в трубе и выбросило на мелкую металлическую решетку, заменяющую пол. С потолка светили неяркие лампы. Я поднялся, запоздало ощущая страх.

Небольшой круглый зал. Пол продырявлен, как сито, кое-где на решетке валялись веточки водорослей и комья грязи. Несущаяся через трубу вода бурлила, растекаясь и падая вниз.

Ай да молодцы геометры. Я на каком-то этапе их фильтрационной станции. Отсеян вместе с прочим мусором.

На пошатывающихся ногах я прошел к единственной двери, ведущей из зала. Если она не откроется – то я редкостный болван. Если откроется – то болван удачливый.

Я оказался удачливым. Дверь открылась, за ней была узкая шахта со вбитыми в стену скобами. На полу – комья земли, прелая древесная труха. Не раздумывая, я начал карабкаться. Метра через три надо мной оказался металлический люк. Ну?

Люк поддался напору и откинулся. Меня слегка обсыпало той же смесью, что покрывала пол шахты. Снаружи выход был небрежно замаскирован землей.

Подтянувшись за обрез люка, я выбрался наверх. Оглянулся, словно был способен сейчас на бегство или схватку. Лег ничком. Надо мной были ветки деревьев, над ними – стеклянный купол, а еще выше – бледный рассвет.

Выбрался я. Проник в поселок геометров.

А на радость себе или на беду – пока неясно.

Минут двадцать я просто лежал, наслаждаясь покоем. Кожу постепенно начало покалывать, к ней возвращалась чувствительность – куалькуа снимал защитный режим.

Надо поесть. Первым делом – восстановить силы симбионта, а потом отдыхать… Мысль была неожиданной, и я насторожился. Быть может, куалькуа все же влияет на мое сознание?

Нет, все-таки не похоже. Я не чувствовал никакого насилия. Скорее это такая же забота, с которой я кормил на Земле пса. А куалькуа и не претендовал на большее.

Забавно рассуждать о Чужом, пытаться понять, нет ли в его действиях коварства и предательства – когда он читает каждую мысль. К этому надо не просто привыкнуть, надо принять такое положение вещей, довериться.

Когда над ситуацией нет никакого контроля, остается бессилие. Тогда мы называем его доверием и успокаиваемся…

Я встал. Огляделся. Шахта водозабора вывела меня в центр купола. Здесь до прозрачного потолка было метров семьдесят, и деревья росли совершенно свободно. Что-то хвойное, по земным представлениям. Только иглы у сосен полуметровой длины и ствол гладенький, белесый, как у берез.

Закрыв люк, я присыпал его землей и опавшей хвоей. Пригибаясь, побежал по леску. Оттаявшая рубашка мокрым компрессом обтянула тело. Надо было оставить ее на решетке фильтра. Или в снегу закопать. Все равно никакой пользы от одежды не было.

Стеклянный купол над головой позволял неплохо ориентироваться. Я довольно быстро вышел к стене – тут деревья были другие, низкие. Эх, если бы знать их названия, память Римера подсказала бы мне, можно ли поживиться плодами… Вдоль стены я затрусил к туннелю. Ситуация повторялась, только теперь я шел в обратном направлении и по эту сторону купола. Где-то здесь я заметил свет…

Уже почти рассвело, и это здорово мешало. И все-таки я заметил сиреневое мерцание. Раздвигая кусты, двинулся на свет, уже понимая, что увижу.

Транспортная кабина. Нормальная, с терминалом у двери. Входи – и прыгай через пространство. Вот только не подчинится мне управляющая система. Еще, чего доброго, поднимет тревогу.

Похлопав ладонью по теплому пластику, я двинулся дальше, в туннель.

Конечно, мое знание Родины невелико. Но я много где успел побывать: на поле космодрома, на работе у Тага, в ресторанчике, в общежитии, в бане, в магазине, в Мировом Совете, в интернате и в «санатории»-концлагере. Дед бы наверняка высказал пару мудрых мыслей по поводу этого среза общества геометров. Я выводы делать не спешил. И все-таки этот застекленный жилой комплекс что-то напоминал. Очень явственно. Взять хотя бы ту же транспортную кабину в лесу – никакими логическими доводами ее расположение не объяснялось. Значит, стоит откинуть логику.

Установить сложнейший механизм в лесопарке – это означает подчеркнуть его естественность, привычность в обиходе.

Приучить к нему…

Я абсолютно не удивился, когда в конце туннеля, над широкими дверями, ведущими в башню, увидел надпись: «Белое море».

Интернат, куда отправили «искупать вину» Наставника Пера.

Вот оно как.

Присев на каменную плитку, которой был вымощен пол туннеля, я попытался оценить ситуацию. Медлить нельзя, и все же…

Наверное, дед был прав. Все опять свелось к трем вариантам.

Случайность.

Геометры меня контролируют и каким-то образом и для каких-то целей привели именно к интернату «Белое море».

Места «отбывания наказания» для нас были выбраны не случайно. Именно интернат и санаторий, расположенные по соседству. Пусть я этого не знал, но Перу-то наверняка этот факт известен. Доброта геометров – она своеобразна. Наставника Пера действительно печалит факт моего «умопомешательства», теперь, отбросив первую злость, я это понимал. И знать, что в полусотне километров… в сотне килошагов, как он называет, бродит с лопатой и киркой его бывший лучший подопечный, – серьезный удар по психике.

Вот еще! Не хватало мне расплакаться над судьбой Наставника Пера!

Я встал, нелепо оправил грязную мокрую рубашку. Как отреагируют дети геометров на явление незнакомого мужика в трусах и рубашке, с пробившейся на щеках щетиной и злым взглядом?