«Я в восторге», — описывала Ли свою реакцию на желание и реальные усилия Джексона продвинуть ее как художника. После восьми лет, в течение которых она делала это для него, муж, наконец, решил: пришло время ответить ей взаимностью. Для Ли это стало лучшим, чем любая похвала или пробормотанные себе под нос поощрения Джексона, подтверждением того, что она на верном пути. «Насколько мне известно, он сделал такой жест единственный раз в жизни, и это очень много для меня значило», — признавалась потом Ли[1127]. Однако Бетти перспектива персональной выставки Краснер не слишком воодушевила. «Я вообще не считаю хорошей идеей проводить выставки мужа и жены в одной галерее, — пояснила она. — Джексону это было известно… но ради Ли он мог быть очень настойчивым. Я чувствовала, что если не организую показ, то с Поллоком возникнут проблемы»[1128]. И Бетти пришла взглянуть на новые смелые картины Ли и согласилась устроить ее персональную выставку, которую запланировали на октябрь[1129].

Именно в такой обстановке — продуктивной, мирной, наполненной позитивными эмоциями — весной 1951 г. Хелен впервые приехала в гости к чете Поллоков[1130]. Вполне возможно, что ее пригласила Ли в знак благодарности за оказанное прошлой зимой гостеприимство, когда Хелен поделилась с ней своей мастерской. Впрочем, какими бы путями девушка ни оказалась в доме Поллоков, к концу своего пребывания там она пережила серьезную трансформацию как художник. В доме на Файерплейс-роуд безраздельно царила ее величество живопись. «Весь их быт был пронизан его [Джексона] настроением, — вспоминала Хелен. — Но ты сразу целиком и полностью осознавал, с каким интересом и серьезностью относится к своей работе и Ли»[1131]. Раньше гости не отваживались зайти в студию Ли, но не этой весной. На редкость уверенная в себе благодаря предстоящей персональной выставке и вдохновленная одобрением Джексона Ли гордо и с охотой показывала друзьям и гостям свои новые картины[1132]. Однако этой счастливой атмосфере скоро пришел конец — и все из-за подлой выходки Клема Гринберга.

Во время одного визита Клему показывали новую работу Ли. А он вместо картины долго и с интересом рассматривал забрызганную краской стену, у которой стоял холст, а потом заявил: «Ну и дела, а вот это и правда потрясающе»[1133]. Он, по сути, сказал, что то, что Ли написала намеренно, хуже случайно наделанных ею при этом пятен, брызг и клякс. С учетом того, что это пренебрежительное замечание принадлежало человеку, наметанному глазу которого Ли очень доверяла, оно было по-настоящему обидным. Скажи это кто-то другой, Краснер просто выгнала бы нахала вон из дома, сопроводив изгнание каскадом отборных ругательств. Но Клем был нужен Джексону и, следовательно, Ли. Поэтому, проглотив обиду, она отложила свой ответ на его наглость на будущее. Но ущерб уже был нанесен. Ли начала сомневаться в выбранном ею новом направлении в творчестве. И чуть позднее той весной или летом она отказалась от живописного стиля, который так понравился Джексону и в котором были написаны картины, показанные ими Бетти Парсонс. Работы Ли стали робкими и невнятными[1134].

Хелен могла ничего не знать о подводных течениях, приведших к конфликту между старыми коллегами по искусству. Она была словно загипнотизирована увиденным в сарае Джексона. Ей, конечно, было известно, что Поллок пишет, положив холст на пол. Девушку уже «потрясли» результаты этого творчества, представленные на стенах галереи Бетти[1135]. Но было нечто поистине волшебное и захватывающее в том, чтобы своими глазами увидеть его мастерскую. Ощутить ту удивительную тишину и покой, в которых возникал невероятный хаос. Взглянуть на банки с краской, тряпки, окурки и песок, разбросанные по всему помещению. Вдохнуть резкий запах растворителей и масла, вызывающий в любом художнике такой же восторг и такие же приятные воспоминания, какие рождают у ребенка ароматы кондитерского магазина[1136]. В лучах солнечного света, пробивающегося сквозь щели в стенах ветхого деревянного сарая, мастерская Джексона выглядела ареной революционных действий.

Впитывая эту удивительную атмосферу, Хелен осознала то, чего не поняла раньше, рассматривая работы Джексона на стенах галереи. Поллок писал не кистью руки и даже не целой рукой — он писал всем телом. И молодая художница рассмотрела в его методе потенциал для собственного творчества. Она тоже хотела самовыражаться в картинах во всей широте своей индивидуальности. Не ограничивать себя изысканными движениями конечностей, удерживающих кисть[1137]. Хелен хотела писать не на холсте, а в нем. А еще во время того посещения она одной из первых познакомилась с новым стилем, в котором тогда пробовал себя Поллок. Он позволял краске просачиваться в плетение холста вместо того, чтобы накладывать ее на поверхность наподобие второй кожи. Джексон пропитывал холст краской, создавая пятна. Этот процесс чрезвычайно заинтриговал Хелен. «Мне всегда было ужасно любопытно, в каком направлении человек, находящийся на том или ином этапе, будет двигаться дальше?» — вспоминала она впоследствии[1138].

Вскоре Хелен опять приехала в Спрингс, на этот раз в компании еще одного члена своего «отряда», Ларри Риверса[1139]. Он потом рассказывал, что Джексон «был очень любезен». И продолжал: «Было невероятно волнующе встретиться с ним в той мастерской со всеми атрибутами самого передового художника»[1140]. Пятнадцать готовых полотен были разложены по полу, как ковры в торговом зале. Джексон, по словам Ларри, поднимал холсты за углы, чтобы молодые коллеги могли «заглянуть» в его работы[1141]. Риверс рассказывал: