Вояту в попытке украсть напрестольный крест и в побоях. Оправдаться же, выкладывая перед добрыми людьми все Касьяновы тайны… Поверит ли ему кто-нибудь? О былом соперничестве Страхоты и Плескача люди знают, но всё остальное… При мысли о всеобщем смятении, недоверии, ужасе, возмущении Вояте делалось тошно. А для подтверждения своей правоты сослаться он может только на двух баб – Еленку и Параскеву, которые видели, что батюшка во сне не дышит. Но из баб какие видоки?

А может его ждать и другое. Что если чудовищный волк просто подстережёт его близ Сумежья… и там больше никогда не увидят своего молодого парамонаря?

Так или иначе, за три дня эти мысли совсем извели Вояту и мучили больше, чем усталость от тяжёлой грязной работы.

– Как бы не хватились меня в Сумежье. Я три дня как оттуда уехал, ещё день на дорогу. Вдруг отец Касьян оправился уже, хочет служить, а меня нет. Огневается…

– Ну, поезжай домой, коли тебе пора.

– Работу закончить надо, а когда сумею воротиться… Только когда батюшка опять по деревням поедет.

«В полнолуние», – мысленно добавил Воята.

А к полнолунию ему желательно свою рогатину уже иметь готовую.

– Сюда возвращаться тебе надобности нет. Захочешь работу закончить, выходи на заре на росстань в поле.

– На какую росстань?

Воята мельком вспомнил перекрёсток троп на Лепёшки и Песты, где когда-то услышал плач мёртвого младенца из-под земли…

– Да какая ближе у вас. Там найдёшь меня. Крикни: «Жару в горн!» – я и выйду.

Не расспрашивая больше, Воята поблагодарил и пошёл назад к Миколке на поляну – тот всегда дожидался его возвращения там, чтобы потом собрать стадо и вести к монастырю. Впервые за эти два дня подумал, поднимаясь на горушку: если оглянуться сейчас, будет ли кузница на том же месте? И как Кузьма окажется на росстани близ Сумежья, да ещё и невесть в какой день?

Но об этом Воята долго раздумывать не стал. Миколка и Кузьма были ему друзьями, и подумать стоило о более опасных тайнах.

Отправляясь на другое утро домой, Воята увозил за пазухой два помятых крашеных яйца – от Миколки и Кузьмы. Будто два маленьких продолговатых солнышка у самого сердца, они грели душу сознанием, что перед железными зубами чудовища он не один.

* * *

Торопился Воята не напрасно – в Сумежье его ждали.

– Пришёл в себя наш батюшка! – Так встретила его баба Параскева. – О тебе всякий день спрашивает. И ключ твой к себе затребовал. Велел, как вернёшься, сразу к нему идти.

Только умывшись с дороги и переменив рубаху, Воята отправился на поповский двор. Отец Касьян ещё не выходил из дома, но уже сидел на лавке одетый. Когда Воята вошёл, перед попом на столе лежали оба ключа от церкви.

– Где был? – спросил отец Касьян, когда Воята поклонился и поздоровался.

Руки Воята держал за спиной – с них даже после бани не полностью сошла чернота от железа, и не хотелось отвечать на вопрос, чем это таким он в монастыре занимался.

Украдкой оглядывая отца Касьяна, Воята отметил, что поп выглядит плоховато. На скуле виднелся лиловый синяк, нахмуренные брови выдавали головную боль, складки у носа казались глубже, как и морщины на лбу, под глазами темнели тени. Даже седины в густой тёмной бороде как будто прибавилось. В глаза Вояте он старался не смотреть, а тот стискивал зубы, чтобы сдержать дрожь.

– В Усть-Хвойский монастырь ездил.

– Зачем?

– Просить молитв о здоровии твоём, батюшка. Где ещё так помолятся, как там? Иереев, кроме отца Ефросина, больше в волости-то нет.

Воята и правда в первый же вечер передал такую просьбу инокиням через Миколку, попросив не упоминать, кто привёз весть о нездоровье отца Касьяна.

– А чего так долго?

– Соловейка малость захромала, дал ей отдых. Теперь оправилась.

– Зачем лошадь брал без спросу? – При этом поп бросил на Вояту угрюмый взгляд.

– Да чтобы быстрее помощь тебе подать, батюшка. Прости, коли был не прав. Я уж за ней следил, как за родной.

Воята ещё раз поклонился в пояс. Он бы так и стоял, согнувшись, лишь бы не смотреть отцу Касьяну в лицо. Казалось, эти мрачные глаза с одного взгляда увидят всё, что у него на душе и в мыслях.

– Ин ладно… – Отец Касьян помолчал. – Про ту ночь что знаешь?

– Когда захворал ты? Ничего не знаю. С вечера на лугу был, где народ гулял, потом спал. Утром разбудили, когда уже нашли тебя. Какие-то бабы прибежали…

– Твой ключ от церкви где был?

– На божнице, как всегда.

– Кто же церковь отпер? – Отец Касьян снова взглянул Вояте в глаза, пытаясь придать взгляду строгость, но в нём была лишь тревога и тоска.

И этот волчий взгляд в человеческих глазах убедил Вояту, что подозрения его не напрасны. В душе сумежского попа сидит совсем иное существо.

– Не ты разве? – сдерживая дрожь, Воята прикинулся удивлённым.

– Мой ключ здесь был.

– Так и мой… Кто же тогда её отпер?

– Кто? – Отец Касьян сурово взглянул ему в глаза.

– Может… – Здесь у Вояты был повод отвечать, не поднимая глаз. – Коли ты не отпирал… Я, может, забыл замкнуть. Не помню. С ключом ушёл, а дверь не запер. Прости меня, неразумного. Зелёный Ярила был, парни зазывали на игрище, я и… Ну а ты… никого там не застал?

Воята едва принудил себя задать этот вопрос, тем более что никогда ранее ему не приходилось лгать и опыта в этом деле он не имел. Но любой на его месте спросил бы об этом.

– Выходит, беса некоего застал. – Отец Касьян поднял было руку к маковке, но не притронулся, опасаясь причинить себе боль. – Бес меня и поразил. Слава Богу, что не насмерть.

– Слава Богу! – Воята перекрестился на иконы в углу.

– Решил я… оба ключа у себя держать. Будешь ко мне приходить перед тем, как отпереть. А запирать буду сам.

– Твоя воля, батюшка. Так оно, видать, и лучше.

– Завтра перед утреней приходи. А то срам какой – на Неделю Жен-Мироносиц у нас пения нет!

Воята ещё раз поклонился и пошёл восвояси. Едва верил, что так дёшево отделался. Отец Касьян сам не помнит, что случилось и с кем он схватился в алтаре. Так значит, тот дух владеет им вопреки его воле, даже без ведома? Можно ли тогда направлять свою вражду на попа, если он – лишь жертва беса?

Но что делать? Не рассказать же ему!

«Знает! – вспоминались Вояте слова Миколки. – Видит поутру: грязь под ногтями, в