– Воистину воскрес! – Миколка в ответ вручил кузнецу яйцо, вынув его из холщовой сумки, где перекатывались ещё несколько на случай разных встреч.

– А это что за отрок с тобой? – Кузнец вопросительно посмотрел на Вояту.

– Христос воскрес! – как младший, первым сказал Воята и тоже вручил яйцо из Миколкиных запасов.

– Это Воята, парамонарь сумежский, – пояснил кузнецу Миколка. – У нас, Кузьма, дело к тебе. Ходит за Воятой зверь лютый, в ночи рыщущий, ищет его погибели. А руки у парня пустые. Подсоби, снаряди чем ни то.

Своими карими глазами кузнец внимательно оглядел Вояту, будто оценивал опытным взором умельца, из доброго ли вещества сделан этот парень.

– Вам бы к Егорке пойти. У него уж верно сыщется что…

– Егорка уж дал свой совет. А ты бы ему рогатину сковал – такую, что любого зверя подымет и упокоит навек.

– Рогатину? – Кузнец с сомнением взглянул на Вояту. – Парень-то, вижу, здоровый, да совладает ли с рогатиной? Там уменье нужно.

– Я умею кой-чего, – признался Воята. – Я ж новгородец. С отрочества обучался… ради ополчения. И на чудь раз сходили.

Во время того похода на чудь, две зимы назад, поучаствовать в бою ему не довелось, но посадничий десятский Тешила усердно обучал городскую молодёжь из ополчения держать строй и работать копьём. Вояту хвалил, даже предлагал в гридьбу идти, за что старший брат ещё долго его дразнил Егорием Храбрым.

– Если умеешь, рогатину можно сделать, – кузнец задумчиво почесал в бороде, – да брат мой в отлучке. Одному долго будет. Разве что парамонарь твой сам потрудится.

– Я в кузнечном деле опыта не имею, – честно признал Воята, – но от работы не бегаю.

– Тогда пошли.

Попрощавшись до вечера с Миколкой, Воята вслед за Кузьмой вошёл в кузницу. После яркого света дня снаружи ему здесь показалось темновато, и он постоял у входа, примериваясь к скудному освещению. Кузьма тем временем громыхал чем-то в ларях у дальней стены.

– Была б у меня заготовка… – бормотал он. – Была б готовая… оно бы куда быстрее сделалось…

Потом вернулся к Вояте:

– Не свезло тебе. Была б готовая заготовка, управились бы за пару дней. А с ничего делать – дней семь уйдёт, и то если Бог поможет.

– Дней семь… – Воята призадумался.

Как знать, долго ли отец Касьян будет хворать? Как скоро Воята понадобится в Сумежье? Если отец Касьян проболеет неделю, то Воята вполне может всё это время оставаться здесь. А если встанет раньше и хватится парамонаря?

– Ин ладно, давай начнём с Богом! – решил Воята. – Сколько успею – сейчас сделаю, а там видно будет.

Начать пришлось с заготовки. Кузьма набрал в своих ларях подходящие, на его взгляд, куски железа и показал Вояте, как плющить их в полосы. Эти полосы складывались вместе и, обсыпанные речным песком, нагревались в горне до яркого пламенно-рыжего цвета и простукивались молотком на наковальне. Поковку, что получилась, нужно было сложить вдвое или втрое, опять нагреть, опять простучать, чтобы из разных кусков получился один целый, собранный из многих слоёв железа. Воята и раньше знал, что хорошее оружие делается из такого вот многослойного железа, но не думал, что ему придётся в этом участвовать. На эту работу ушёл весь день – Воята то таскал уголь, то раздувал меха горна, то махал молотком, – и то, что в итоге получилось, с оружием пока не имело ничего общего.

Когда солнце спустилось к небокраю, Кузьма отослал Вояту, велев приходить завтра. Миколку Воята нашёл на той же поляне; уставший от непривычной работы, он готов был прилечь прямо на земле, но, на его счастье, пришла пора уводить стадо. Как и вчера, Миколка заиграл на рожке, и из лесу потянулись коровы, козы, овцы. Монастырское стадо насчитывало не менее двух десятков голов, а содержались они в загородке, примыкавшей сзади к монастырскому тыну; к загородке вели особые ворота, так что монахини могли выйти туда прямо из монастыря. Там они доили и уносили молоко в избу-молочню; делали масло и сыр, частью употребляли сами, частью отсылали в Иномель и меняли там на хлеб и лен. Из овечьей шерсти сами выделывали себе одежду. Воята ждал за деревьями, издали глядя, как Миколка толкует с уже знакомой ему старухой-келарницей. Учтивость требовала хотя бы передать поклон матери Агнии, но та могла позвать его к себе, а попасть ей на глаза он боялся. Дождавшись, пока другая инокиня вынесет кринку козьего молока и перельёт в Миколкин котелок, пошли в избушку; пока Миколка варил кашу, Воята успел заснуть, и насилу Миколка его растолкал, чтобы покормить.

Утром всё тело ломило, но Миколка опять на заре отправил Вояту в кузницу, а сам пошёл за стадом. До заката Воята раздувал меха, колотил молотом. Опять ковали заготовку, к вечеру Кузьма отрубил от получившегося куска железа две четверти, одну из них расковал в тонкие полосы. Воята тем временем приготовил смесь толчёного угля с водой, а ещё развёл водой сухую глину. Железные пластины сложили вместе, обмазали глиной, обмотали дерюгой и опять обмазали глиной, пока слой глины не стал примерно в палец.

– Теперь пусть сохнет, – сказал Кузьма. – Завтра будем это греть, потом второй кусок так же, потом вместе их скрутим и прокуём.

– Это ещё дня на два?

– Около того, – усмехнулся Кузьма. – Ты у себя в Новгороде-то к такому не привык? Книги читать – работа почище, да?

Воята и сам знал, что похож на беса подземельного – весь в грязи от угля, глины и копоти. Родной отец, пожалуй, и не узнал бы порождение своё – кадилом в лоб с испугу благословил бы…

Но не собственный вид Вояту тревожил, другие мысли не давали ему заснуть даже после утомительного дня. С расстояния почти в день пути отец Касьян стал казаться куда страшнее, чем был вблизи – отсюда он виделся Вояте каким-то чудовищем, получеловеком-полузверем. Всё, что он о нём когда-либо от кого-либо слышал: о его поступках с братом Страхотой, об омертвении во время сна, о проклятье родной дочери, воспоминания о ночной схватке в алтаре, – слилось в пугающее единство. Нельзя было отрицать, что под личиной сумежского батюшки кроется чудовищный зверь, виновный в смерти немалого числа людей.

С каждым днём мысли об отце Касьяне беспокоили Вояту всё сильнее. Что если, пока он здесь сидит с Миколкой и Кузьмой, отец Касьян оправился и вспомнил, кто его так отделал? И почему они сцепились? Что его ждёт по возвращении в Сумежье? Отец Касьян и правда может обвинить