Старушка в черном, пошуровав в печке, присоединилась к поющим. В другой стороне старенький священник причащал старуху, которую держали под руки две женщины. «Имя»? — спрашивал он. «Глухая она, — отвечала одна из женщин, — она Мария». «Рот открой, — говорил священник, — эх, беда, зубы падают».

Отогревшись, я вновь ходил по Лальску. Надо сказать, и это я знал еще по книге «Дорогами земли вятской», что в Лальске знаменитое своей архитектурой, богатое кладбище. Конечно, надо было побывать на нем. Тут и солнце помогло, прорвалось через занавес облаков, сосновые стволы зазолотились, засеребрились березы, зеркальной стала ледяная дорога. Спросив направление, я не сразу понял ответ: «Туда поехали». То есть меня приняли за родственника того, кого в этот день хоронили и уже отпели.

Ограда кладбища белокаменная, ворота дивной архитектуры. Причем именно кладбищенской архитектуры, они не парадные, но и не унылые, они угаданы в той торжественно-печальной тональности, которая сопутствует почти всякому конечному пути. На кладбище много богатых памятников, прекрасные кованые и литые ограды. Никакой запущенности. Свежие следы машины уходили в боковую узкую дорогу. И сама машина завиднелась вдалеке. Но сначала я зашел в сторожку, открытую сбоку запертой церкви. Картонная иконка висела над деревянным столом. На столе остатки копченой рыбы, хлеб, алюминиевая кружка. На стене четкая надпись: «Здесь я был 15 января. Я похоронил бабушку».

Надпись, которая поставлена в начале рассказа о поездке в Лальск, я списал с одного из памятников близ церкви. Тут как раз меня застал мужчина. В сапогах, в телогрейке.

— Из родственников будете?

— Да нет, сам по себе.

Поздоровались. Это оказался сторож кладбища Пономарев Прокопий Иванович. Он справедливо гордился порядком, ругал предшественников, запустивших такое прекрасное кладбище, «лучшее по области», — говорил он, — «а пожалуй, что и по стране».

— Вот только строго по кварталам не получается.

— Почему? — спросил я.

— Все к родне хотят.

— Но это же правильно.

— Так правильно-то правильно, но порядку нет. А ведь люди приезжают, ворота, вы же, наверное, знаете, в архитектурных справочниках. Посмотрят на ворота, зайдут внутрь, а тут могилы, как Родионки зубы. Надо, чтоб по линии. Все ж равны. И опять же искать легче. А то вот займись кого искать и невкруте, не сразу, найдешь. А народу по праздникам у каждой могилы бывает втугую. Кто и поплачет, а кто и мусору натащит. Ограду эту, купцовскую, всю выкрасил, зять помогал, даром почти, за четырнадцать рублей. А как же — предмет искусства и старины, надо хранить.

Вместе с Пономаревым подошли мы к свежей могиле, куда уже спустили гроб, но еще не засыпали землей и глиной, а делали полати — настил из досок под крышкой гроба, чтобы тяжестью земли не продавило гроб. Этим делом были заняты двое мужиков, остальные просто ждали. Разговоры были об одном, о смерти.

— Все помрем, все помрем, — задирался, видимо, уже выпивший мужичонка. — А ты, Петька, возьми и не помирай.

— Да жизнь-то не надоела, — отвечал Петька, — да хоть бы знать, когда собираться.

— Пожить-то бы можно, — вступила в разговор старуха, — да ведь вот как, заживешься и места в ограде не хватит.

— В Индии умнее нашего придумали, — говорил первый, — с самолетов пепел рассыплют, и все дела. Сожгут и рассыплют, и на всех попадет, никому не обидно. Петь, ты как? Меня дак завещаю сожегчи и над Лальском растрясти. Неужели я бензину да дров не заслужил? Урожайность повышу.

— Дрова ты все истопил, — это Петька решил отомстить, — а бензину и так нет, машины стоят, еще на тебя тратить.

— Да много ли мне надо, — отбился первый, — кружку на растопку, а остальное проспиртовано, запазгает. — И обратился к тому, что внизу делал полати: — Сбоку тесни́, на топор. Ох, ведь получается к трем женщинам мужика положили, еще раздерутся. — И ни к тому ни к сему добавил: — Девки — сливки, бабы — молоко, бабы близко, девки далеко.

Обратный автобус на Лузу был куда медлительнее того, в котором ехал в Лальск. Снова темнело, морозило. Окно затуманивалось изморозью, будто засыпало. Прожектора света, подбрасываемые ухабами, метались в темном коридоре хвойного леса.

Из Лузы поезд на Киров уходил в два часа ночи. Время до поезда я промаялся в гостинице, опился крепкого чая и в полночь, поняв, что не задремать, пошел на вокзал. В вокзале шумели цыгане, а еще запомнилось невыносимое зрелище — плачущий мальчик просил пьяного отца поискать билет, и тот послушно искал его по всем карманам и не находил. «Пап, еще по-и-ищи», — просил мальчик. Отец обшаривал себя, выворачивал карманы куртки, голова его падала на грудь, сын вновь испуганно теребил его.

Ближе к часу ночи вышел из вокзала и услышал тревожные гудки тепловоза, а вслед за этим пожарную сирену. Тут и дым показался за мостом. Пожарники ломали забор, тянули шланги. Горел вагон. Его, оказывается, уже оттолкали тепловозом от других на свободное место. Вагон горел внутри. Была проблема — пломба на дверях. Эту пломбу не давала срывать дежурная. «Нельзя! — кричала она. — Кто за пломбу ответит? Давайте акт писать». Милиционер отвечал ей, что акт писать не будет, офицер-пожарник тоже отказывался. «Наше дело тушить». Никто не знал, что внутри вагона, какие товары, отчего загорело. «Там, может, на миллионы!» — кричала дежурная и ушла звонить начальнику. Пожарные стали лить сквозь краснеющие щели, но увеличивали только обилие белеющего дыма.

Народу набежало много. Даже цыганка с грудным ребенком пришла и, когда он орал, кормила грудью. Никто не хотел идти в свидетели срывания пломбы, все уезжали через сорок минут.

Пожарники, особенно один, ловко стали ломать углы, чтоб вливать воду. Но это тоже мало что дало. «Ломай замок!» — закричала вернувшаяся дежурная. Стали ломать: никак. «Твоих бы уголовников сюда, — говорил офицер-пожарник офицеру-милиционеру, — они бы быстро». В толпе говорили, что горела бы изба, так полошились бы, а тут товар, да неведомо какой. «Все равно не нам».

Наконец вывернули ломом замок, откатили дверь, за ней пылало. Оказывается, в вагоне горела пустая тара, деревянные ящики. Толпа разочарованно побрела к вокзалу.

Мальчика и пьяного отца я больше не видел. Подошел поезд. Навалились и сели. И, уже засыпая на верхней полке, я все думал, какой красивый город Лальск. Но он гибнет, было такое ощущение, что я побывал у постели смертельно больного.

Летопись

Это документ, который непременно надо обнародовать. Это дневниковые записки художника А. В. Фищева, которые прислал мне его сын. Автору «Летописи» 16 лет.

Итак, «Летопись путешествия нашего в 1891 году.

Писано 26 ноября. Шли мы 23-го числа ноября, и наши сердца