по обычаю староверов, они иконы не дарят, не продают, не отдают, а или пускают по воде, или закапывают. Конечно, в том случае, если их не на кого оставить. А тут как раз подходил такой случай — матушка Серафима становилась всех старше. Старухи понемногу умирали.

Татьяне было очень тяжело. И на работе и в общине. Молитвенные правила у староверов необычайно строги, особенно на всенощные, под праздники. Татьяна держалась.

У них, у Татьяны и матери, была собака, овчарка Альма. Ее завели на место предшественницы, которую я не застал. Завели, чтобы Татьяна спокойно ходила в лес. А лес она любила без ума. Так и говорила: «Люблю лес без ума». И покойный муж, по рассказам, тоже очень любил. При нем собак не держали, он всегда мог выйти из любой чащи, а Татьяна могла заблудиться, поэтому и Альма.

После смерти настоятельницы матушка Серафима перебралась в тот дом. И вместе с нею туда ушла Альма. Там я еще раз побывал. Летом, днем. Долго, охваченно, стоял в том полуподвале, оторвать взгляд было невозможно. Иконы в мой рост и выше или совсем маленькие (например «Успение», в ладошку) окружали со всех сторон. На стороне, противной красному углу, помещались сюжеты «Страшного суда».

Видел я эти иконы в последний раз.

И больше их никто не увидит.

А получилось так.

Матушка Серафима мучалась тем, что дочь притворяется верующей, а не верит по-настоящему. И хотя Татьяна исправно несла службы, следила за хозяйством, заказывала через третьи руки свечи с Преображенского московского кладбища, исхитрялась покупать уголь и дрова для отопления, мать все пытала ее в крепости веры.

В пасху Татьяне надо было непременно выйти на работу. Ведь она боялась, что на работе могут догадаться. Но для матери такое объяснение ничего не стоило. Она посуровела и замкнулась.

Прошла пасхальная неделя, троица, духов день, пятидесятница. Изнуренная молитвами, постом, просто возрастом, болезнями, матушка Серафима слегла.

И вот мы стояли у ее могилы, и Татьяна, заливаясь слезами, рассказывала, что последнее, что сделала матушка, — она закопала иконы. А где, никто не знает. Говорила: «Ты не для веры, для разглядывания, для посмеяния бережешь. За деньги чтоб их смотрели, пьющие да курящие, да стриженые девки в штанах, ни за что!» Кого она нанимала, где закопали, когда, не знаю. И никто не знает. Никто! И последнее, что сделала — отравила Альму.

— Прибегаю утром, лежит, шепчет: «Похорони Альму». Это ведь оттого, что Альма от нее не отходила и меня бы к тому месту привела. Отпевать ее старичок из Горьковской области приезжал, как раз из мест, которые Мельников-Печерский описал. Приехал точно день в день. Я поразилась: «Батюшка, как знали?» — «Мать Серафима заказывала». И вновь Татьяна заливалась слезами: «Матушка ты моя, зачем ты так-то, матушка?»

Татьяна завела новую собачонку… Но Альму вспоминает постоянно. Альма шла напролом, напрямую к дому, а эта собачонка ростом поменьше, в бурелом не лезет, обязательно находит тропинку. Но так и для Татьяны лучше…

Еще мы часто вспоминаем матушку. Сегодня вспоминали годы юности, танцплощадки, пластинки тех лет, особенно модную «Бэсамэ мучо». «Я ее по сто раз в день крутила, — сказала Татьяна, — а мамушка вздохнет да и скажет: «Бес вас замучит».

Такая история.

О мелетских ямщиках

(из воспоминаний краеведа Г. К. Селезнева)

Это небольшое сообщение, как пишут в таких случаях, любезно предоставил мне Владимир Семибратов, тогда еще студент истфака МГУ, а в настоящее время кировский журналист.

К 1900 году в деревне Мелеть на сто тридцать дворов приходилось триста лошадей. Один хозяин — Брагин Ерофей — имел тридцать лошадей, да еще пять-шесть хозяйств имели по десять — пятнадцать лошадей. Безлошадных хозяйств не было.

Причина того, что Мелеть имела лошадей больше, чем в других деревнях, была в том, что она находилась на Сибирском тракте, и с развитием промышленности мелетские мужики стали заниматься извозом. А какой же извозчик с одной лошадью? Обязательно надо иметь две-три.

Вот хозяин двора и ездил всю зиму: в Казань от помещика Юшкова везут бумагу, прессованную в кулях, а то картон, цемент, а из Казани в Малмыж, Кильмезь купцам везут мануфактуру, чай кирпичный, сахар, белую муку. Были случаи, что на лошадях мелетские извозчики ездили до Нижнего Новгорода, до Перми, и обозы составляли больше ста подвод, так как к мелетским извозчикам примыкали крестьяне из других деревень.

Жизнь у извозчиков была веселая. У большого обоза обязательно есть подрядчик. Он на простой лошади едет вперед, готовит постоялые дворы в деревнях, заказывает пельмени, водку. Такой порядок так тянул мелетских мужиков к извозу, что многие, забывая о домашнем хозяйстве, уезжали в извоз в страдную пору. Притом дома у них тоже был заработок: редкий день пройдет, чтобы кто из проезжающих не попросился переночевать, лошадь покормить. За это хозяйка получала деньги.

Мелетские люди были природными извозчиками и ямщиками. Говорили, что у мелетского ямщика и мертвая лошадь в галоп пойдет. Особенно славились в своем деле Шмаковы, Коркины, Суворовы.

Никто лучше и красивее не сплетет бича, как мелетские ямщики! Из восемнадцати прядей, да еще так разрисует ручку разными красками, что в руке бич кажется живой змеей.

А какая была любовь к лошадям! Если узнали мелетские, что в такой-то деревне есть еще не обученная хорошая молодяшка, за сто верст съездят и обязательно купят. А потом-то уж обучат ее, сделают такой, какую надо.

Если ребенок выставит ноги из люльки, про него обязательно скажут: «Смотрите, это будет настоящий ямщик: у него уже сейчас нога на облучке».

У извозчиков часто случались и несчастья. Порой они переутомляли лошадей, рано поили или, были случаи, окармливали овсом. Лошадь издохнет, и ямщик придет домой с одним своим хорошим бичом.

Прежде всем был известен Никита Левашов. Когда его лошадь уставала и колокольца плохо звенели, Никита тряс оглоблю ногой — все на сердце легче.

Пусть надолго останется в памяти, как земские и почтовые ямщики в кошевах и повозках возили и начальство и почту, как взмыленные лошади рысью или галопом неслись по широкой дороге! Пусть помнят люди звучные колокольчики, и удалой крик ямщика, решившего под-шевелить своих резвых: «Эй, голубчики!», и треск махалки, достающей пристяжную…

А бывали случаи и такие. Подгулявший купчишка, спешащий в город, прикажет своему ямщику: «Обгони казенных». Вот тут и затрещат бичи и махалки! Порой дело доходило до больших курьезов: с одной стороны, купец спешит на финансовую сделку и час просрочки для него много значит, с другой — государственные чины, требующие почета и уважения. Иногда