Вытирает влажными пальцами лицо, и маска сбивается набок.

Длинноклювая.

Страшная.

Он ломает лепешки и раскладывает узор из свечей. Зажигает их с ладони, чтобы, поделившись огнем, потянуть Кэри за собой.

…у нее тоже есть кого вспомнить.

Мертвый день.

Живая ночь. Еще не самая длинная, но почти… и Перелом близок. А барабаны, задав ритм, спешат, поторапливают. И у ворот кружится в древнем диком танце огневка…

…танцовщица выгибается, раскидывая руки, и длинные рукава ее, объятые пламенем, выписывают одну за другой причудливые фигуры. Ритм ускоряется. И женщина движется все быстрей и быстрей. Огонь же карабкается по ритуальным шнурам, перекидываясь на платье.

…Смотри. – Сверр не позволяет отвернуться, да и сама Кэри не смогла бы отвести взгляд, несмотря на страх: еще немного, и вспыхнет тонкая одежда, опалит смуглую кожу танцовщицы.

Свистят. Бросают под ноги монеты, и огневка пляшет по металлическому их покрывалу. Быстро и еще быстрей. И пламя срывается, гаснет, покоряясь ее силе… надо успеть загадать желание до того, как погаснет последняя искра.

– Смотри, – шепчет Брокк.

Искры в ладони. Удивительный цветок, который соскальзывает на запястье и, стекая по почерневшему рукаву, падает в истоптанный снег. Кэри оборачивается на мужа.

Она знает, что пожелать.

Тормир по прозвищу Большой Молот смотрел на Кейрена сверху вниз. Он медленно повел головой, и мышцы на шее вздулись, а узкая полоска галстука впилась в кожу. Лицо Тормира наливалось краснотой, брови как-то неторопливо, словно само подобное движение было для них внове, сходились над переносицей.

– Забудь, – сказал Тормир. Он привстал, опираясь на широко расставленные руки, и под ладонями его прогнулись и картонные папки с листами бумаги, и даже, казалось, сама столешница. – Выброси это из своей дурной головы.

– Я не прав?

У Кейрена хватило выдержки смотреть в глаза.

Вызов? Отнюдь, он дяде не соперник, но это – единственный способ доказать свою правоту.

– Ты… – дядя дернул головой, – ты мальчишка…

– Я уже слышал это.

…от отца, который словами не ограничился. Его подзатыльник Кейрен еще стерпел.

– Слышал он! – Дядя поднялся. – Слышал, да не слушал! Вот что ты творишь?

Он упер палец в грудь Кейрена, точно собирался проткнуть.

– А что я творю?

– От рода он откажется. – От дядиной затрещины Кейрен увернулся и зарычал, предупреждая. Хватит с него. – Мать довел… у нее сердце слабое, а ты…

– Дядя, мы оба знаем, что сердце моей матушки вполне себе здорово, как и она сама.

– Щенок.

…матушка разрыдалась, а смотреть на слезы ее было невыносимо. И Кейрен сбежал. От отца, который пригрозил запереть и запер же в его собственной комнате, от матери, вдруг вспомнившей о сердце и потребовавшей врача, от самого дома, что стал чужим. Через окно сбежал, спустившись по узорчатой решетке, по фризу, который выступал из кладки, по самой этой кладке, выщербленной, знакомой в своих изъянах.

– Чего ради? – Дядя остановился и сунул пальцы под жилет. Темно-синий, с золотой дорожкой, тот был скроен в попытке облагородить грузную фигуру Тормира, но смотрелся нелепо. – Ради потаскушки, которую ты подобрал?

– Не ваше дело.

– Жила в жопе кипит? На подвиги потянуло? – Тормир раскачивался, перенося немалый вес с ноги на ногу, и половицы скрипели.

– Это мое право.

– Твое право – служить во благо рода.

– Я служу.

Дядин взгляд тяжелеет, и Кейрена тянет отвернуться, отступить, признав за ним право на власть, но он держится.

– Гоняясь за призраками?

– И скажите, что я не прав!

Молчит. Сопит. Дышит так, что ткань жилета трещит, того и гляди по шву разойдется. И пуговицы натягиваются до предела.

– Освальд Шеффолк был казнен. – Кейрен смотрел в дядины глаза. – А место его занял Войтех Гришвиц, сын аптекаря. И не только его. Он – подземный король, а если у него выйдет то, что задумал, то и надземный. Его надо задержать.

– Да неужели? – Дядя оскалился. – И на каком основании?

– Таннис…

– Про потаскуху свою забудь. Из нее свидетель, как из меня балерина.

– Но…

– Помолчи, – сказано это было иным, деловитым тоном, который означал, что вступительная часть с попыткой возвращения Кейрена в лоно семьи закончена. – Во-первых, ты не уверен, захочет ли твоя девица свидетельствовать против своего дружка. Не уверен ведь?

Кейрен молчал.

– Вот! – Дядя ткнул его пальцем в лоб. – Во-вторых, кто она? Шлюшка из Нижнего города, с которой ты весело проводил время. И это не великая тайна. Знаешь, что скажут? Ты велел ей клеветать на Шеффолка. Или Шеффолк, при котором она ныне обретается, девицу обидел, и она мстит. А ты, дурак этакий, помогаешь.

Палец дядя убрать не спешил, он давил, заставляя Кейрена откинуть голову, вжимаясь затылком в кожу кресла.

– Меж тем герцогиня Ульне, полагаю, поклянется на этой их священной книге, что парень – ее дорогой сын… и кому поверят?

– Она солжет.

– Доказать ты этого не сможешь.

Здесь дядя прав, но его правота еще не означает, что Кейрен должен отступить.

– Обыскать Шеффолк-холл, как ты этого желаешь? А на каком основании, дор-р-рогой племянничек? Представляешь, какой разразится скандал, если мы туда сунемся?

Палец дядя убрал.

– Шеффолк держит людей в кулаке, – проворчал он.

– И этим кулаком вот-вот выбьет нам зубы.

– Твои фантазии…

– Это не фантазии!

– Не ори на старших!

– Но я же прав! Дядя, ты же понимаешь, что я прав!

– Прав? – Дядя приподнял бровь. – Давай-ка посмотрим, что у нас есть. Твоя любовница сбежала от тебя к Шеффолку. Молодой. Состоятельный, куда более состоятельный, чем ты, племянничек. И тебе настолько обидно, что эта обида заставляет тебя обвинять Шеффолка во всех грехах.

– Но хотя бы проверить…

– И напороться на проблемы с людьми? – Тормир вернулся в кресло, упал без сил и потер забритые виски. – Да и что ты там хочешь обнаружить? Склад бомб? Или чистосердечное признание в ящике письменного стола? Забудь, Кейрен.

– Но…

– Вон пошел. И радуйся, что я тебя не уволил, как того твой отец требует.

Кейрен поднялся.

– Пороли тебя мало! – бросил дядя в спину.