Но вдруг кони остановились, заполошно всхрапнули; гнедой отрока прянул вбок, и всадник чуть не вылетел из седла. И тут раздался протяжный на этот раз вой волка. Тот ли это зверь, который недавно выл за дальним холмом?.. Всё-таки он не мог так быстро одолеть большое расстояние. Скорее всего другой, и, если при виде вооружённых всадников он посмел подать голос, значит, призывает своих собратьев к нападению.

Только вопрос в том, есть ли рядом ещё волки?

— Приготовь лук и стрелы! — приказал Доброслав отроку и, подавая пример ему, быстро расстегнул колчан.

При свете снова вынырнувшей из-за туч луны теперь отчётливо стал виден силуэт зверя, стоящего на вершине холма рядом с шевелящимися чёрными грифами, которые, очнувшись от дрёмы, не испугались хищника. Теперь и они тоже будут ждать добычи: авось что-нибудь да достанется.

Но зазвонили церковные колокола, созывающие иноков к заутрене, — для прихожан попозже ударит большой монастырский, — и волк, насторожившись, медленно повернул лобастую голову. Убедившись, что поблизости никого из собратьев не оказалось, прыгнул в сторону и, побежав, вскоре скрылся. Грифы совсем успокоились и опять каменными изваяниями застыли на вершинах холмов.

— Пронесло... И ладно! Теперь поскакали дальше, — сказал Клуд, пряча стрелы в колчан, и улыбнулся, узрев, как неохотно делает то же самое отрок, уже настроивший себя на азартную борьбу. «Э-э, малец, жизнь у тебя долгая, сколько ещё придётся изведать!.. А она устроена так, что на каждом шагу твоего пути, казалось бы спокойного, при таком же спокойном свете луны, как сейчас, обязательно поджидает зверь, и ладно бы один, а то и несколько, и тут уж борьбы не избежать... Учись побеждать!»

— Ты мне это внушал всегда, — заметил отрок. — Разве не помнишь?

— А? Что? — вскинул голову Клуд, поняв, что последние слова, якобы произнесённые про себя, сказал вслух. — Да, да, помню, малыш...

«Старею... Вот и слова, как песок, непроизвольно стали сыпаться из меня...» Вздохнул, поправил поводья, всё ещё по-молодецки гикнул и пустил коня в галоп.

Следом приударил на гнедом отрок.

«Пока сзади, а вырастет и окажется впереди...» И тут какая-то боль сдавила сердце Доброслава, и свет померк в его глазах.

Клуд согнулся в седле, и конь, словно почувствовав состояние хозяина, перешёл на рысь и скоро остановился. Подъехал отрок, спрыгнул с гнедого, стащил Клуд а с седла и уложил его на землю.

Доброслав пришёл в себя, обеспокоился не столько болью в груди, сколько тем, что такое приключилось с ним в тот момент, когда ему доверено, по сути, ещё дитя, а он опростоволосился. Боль же возникла неожиданно, до этого её никогда не было.

«Если бы напали волки?! А со мной вот это самое...» Клуд испугался по-настоящему и, кажется, впервые в жизни.

— Ну как, дядя Доброслав? — спрашивал отрок. — Может, тебе вернуться?

— Ты, брат, скажешь — вернуться!.. Нет уж, трогай!

В Константинополе Доброслав не стал говорить Леонтию о своей сердечной боли — чего доброго, лекари уложат надолго, — к тому же Клуд на удивление чувствовал себя хорошо. О случае в дороге попросил и отрока никому не рассказывать; сдал его на руки законному родному дяде; Леонтий, узнав, что Доброслав решил навсегда покинуть Византию, посоветовал язычнику повидать Климентину-Мерцану — дочь верховного жреца Родослава, которая, оставшись теперь одна с детьми, была бы очень рада встретить своего соплеменника.

Ожидая корабль на Херсонес, Клуд раздумывал: пойти к ней или не пойти?.. Доводов в пользу «не пойти» оказалось больше, особенно перевесил тот, который говорил о безвозвратности времён и чувства и который также учитывал причастность его, Клуда, к гибели её мужа. «Пусть живёт, как живёт... Отец Мерцаны умер, а в своё время я известил его о ней и внучатах. Чего уж там!» — сказал себе Доброслав, садясь на корабль.

Через несколько дней Клуд сошёл в Херсонесе, навестил своего друга карлика Андромеда, хозяина таверны «Небесная синева», ставшего, казалось, ещё меньше, с серебряной головой... Посидели, вспоминая прежние денёчки, и подивились так неожиданно подошедшей старости.

Андромед подарил Клуду коня. Доброслав сел на него и отъехал от города, с которым было связано много добрых надежд на любовь и осуществление задуманных в молодости планов. Что ж, есть чему и порадоваться, ибо и любовь была, и задуманные планы в общем-то осуществились... А прошедшие годы, подступившая старость?.. Чего горевать?! Так устроена земная жизнь, и изменить её, переделать — не в человеческих силах!

По дороге в своё селение Клуд ещё вспомнил, что на берегу Альмы живёт брат и несчастная сестра Дубыни. Заехать?.. Но что им сказать?! Привёз, мол, вам печальную весть о смерти Дубыни; как будто у них мало безрадостных новостей! Нет уж, надо прямиком до дома.

Поразился тому, что за время своего последнего отсутствия в Крыму появилось много христианских монастырей; некоторые были выдолблены в горных пещерах, и, проезжая мимо, Клуд видел: для того, чтобы кому-то попасть внутрь, надо ждать длинную верёвочную лестницу, которая в нужное время сбрасывалась вниз, а потом снова убиралась.

— От кого так тщательно прячутся монахи? — спросил Клуд у одного встречного.

— Ты, видать, давно не был в наших краях... Участились набеги хазар на христиан, и печенеги не дремлют.

В своё селение Доброслав прибыл на рассвете; окружённое с двух сторон лесом, где находилась кумирня Световида, а с двух других горами и озером, оно тихо и мирно спало. Хозяйки ещё не затапливали печи, и дым не шёл через дымоволоки. Хотя в Херсонесе делали стекло, здесь в окнах у всех были по-прежнему натянуты бычьи пузыри: убогость и беспросветность.

«Что ж, раз приехал... Найдётся, думаю, для меня какая-нибудь вдовушка... Где жить, там и слыть... И ещё говорят, что своя печаль дороже чужой радости. В какой народ придёшь, такую шапку наденешь. Я пришёл в свой...»

Тяжела эта шапка для Клуда оказалась. На первое время его, как в ту пору, приютил кузнец, что ковал, а потом подправлял доспех псу Буку; на месте своего дома Доброслав теперь уже озерцо обнаружил: если и строить жилище, то придётся на новом месте.

Но только чувствовал, как с каждым днём ухудшается здоровье, и понял, что своими силами дом ему не поставить. А как хотелось самому! Зажить бы в нём заново! И спутница остатка жизни нашлась бы: вон их сколько — и молодых, и постарше, у которых мужей посекли вражеские мечи!

Наймиты (чем заплатить им, у Клуда нашлось) привезли из лесу брёвна, ошкурили их и стали ставить сруб. Запах смоляных стружек, весёлая суета плотников, хорошая солнечная погода поспособствовали улучшению состояния Клуда; он теперь не ходил спать в кузню, а устраивался на ночь в срубе на досках, от которых также пахло смолой и лесной свежестью. Рядом фыркал стреноженный конь, его присутствие успокаивало Клуда; он клал под голову что-либо из тёплой одежды, ложился навзничь и подолгу смотрел, как перемигиваются звёзды. Ведь то были души умерших...