Он узрел три, находящиеся рядом: одну — побольше и поярче, две — поменьше. «Может, это Настя и мои сыновья?..» — подумал, засыпая, и приснилось ему, что он такой же звездой летит к ним навстречу. И тут звезда поярче вдруг обрела лицо жены и сказала: «Как взлетели на небо втроём, так сиротами вот уж сколько лет остаёмся. Ждали тебя и, кажется, дождались... Радован, Зорий! Это тату ваш! Да ты ведь ещё не видел Зория, сына, кровинку свою!.. Вон он! Улыбнись, Зорий!..»

Только вышла улыбка у сыночка печальной, и глаза были грустные. А лицо его начало бледнеть и исчезать, как речной туман на восходе солнца.

Проснулся Клуд и почувствовал во всём теле озноб; месяц на небе бледным огрызком висел над селением, и лишь две звезды пока ещё перемигивались, а третья погасла... Та — Зория... Потом и они, помигав, пропали.

Пришли плотники, нашли Клуда почти в бессознательном состоянии и отнесли в кузницу; Доброслав провалялся там больше двух недель, пока не встал на ноги.

За эти дни много чего передумал. Беспокоила мысль: кому он такой нужен?.. Был бы жив жрец Родослав, он бы ходил за больным; кузнец пока старается, но у него работа, новая семья... Скоро Клуд ему надоест... А для того, чтобы кормить себя, нужно ходить на ловы, на рыбалку, возможно, и бортничать. Ладно, в воду он ещё может закинуть снасти, а пойти в лес за дичью и подстрелить её — силы нужны, не говоря уж о том, чтобы лазить по деревьям.

«Видно, моя задумка уехать из византийского селения оказалась неверной. Там всё-таки был свой дом, служанка. Навещали бы и жена Дубыни Дамиана, и её дочь. Но нет, нет, протестует душа. Только здесь, на родине, я узрел воочию души родных. С наступлением темноты снова увижу троицу, а там, подалее, души отца, матушки, чуть левее — жреца Родослава... В небе Византии этих звёзд не замечал, а сейчас они мигают мне красно-синими лучиками. Ничего. Поправлюсь. Скоро и дом готов будет. Уже стропила ладят. Сказал мастерам, чтобы построили мне дом на манер византийского. С высокой острой крышей».

Поправился, но не настолько, чтобы как прежде помогать плотникам. Теперь сидел на пенёчке и смотрел на их работу. Хорошо, что ещё монеты имеются. А вот как они звенеть перестанут?!

А мысль о том, что Настя с сыновьями ждёт его, запала в голову и из неё не выходит. Вдруг вспомнил рассказ одного киевского купца, с которым повстречался, пока ждал корабль на Херсонес. Тот поведал о кончине Сфандры, старшей жены князя Аскольда.

«Как это она сожгла себя?.. Значит, таким образом принесла себя в жертву богу огня и солнца! Словене ильменские, к примеру, топятся, когда хотят ублажить своих богов. А Сфандра избрала другой путь, подражая гибели своего бывшего мужа. Страшно ли гореть?.. Можно ли терпеть сии огненные муки?.. Если выдержала женщина, могу ли выстоять я, мужчина?.. Говорят, что страшно войти в огонь, а когда вошёл в него, то как бы и забыл о нём!.. Так ли это?.. А может, и мне сие испытать и, будучи в живых, очиститься и помочь душе освободиться из телесных оков?! Я больной, старый, никому не нужный человек, и сгореть в огне — для меня лучший исход, разрешение всех вопросов, связанных с моим дальнейшим существованием... Да, да, именно существованием, а не полнокровной жизнью... А зачем оно мне? Зачем?! Вот как будет готов дом, тогда запалю я его вновь. Как тогда, в первый раз, когда покидали селение с Дубыней, устроив светоносный праздник жрецу Родославу... Выгнал домового, бросил на крышу голову петуха; сейчас даже проще будет: дедушка[111]ещё не вселился, а вместо петушиной головы принесу в жертву свою...»

После подобных раздумий приходил на ум вопрос: «Истинно ли то, что я собираюсь сделать?..» И нашёл на него ответ снова во сне, когда уже не Настя, а сам верховный жрец бога Световида поманил его к себе...

— Всё, решено! — сказал себе Клуд.

Когда настелили пол и возвели потолок, Доброслав прокрался в кузницу, набрал две бадейки горючей смеси, перед рассветом облил сруб, влез наверх, привязал себя к стропилам, высек искры кремнём, зажёг факел и бросил его вниз. Пламя клубком взметнулось к потолку и начало лизать брёвна.

Стреноженный конь, испугавшись огня, оборвал путы, с громким ржанием метнулся в сторону и, как ошпаренный, галопом помчался вдоль селения. Не почувствовал ли он, что в этом огне горит его хозяин?.. Ибо, проскакав селение, он свернул в лес и, ломая грудью кусты, скрылся. Больше его никто не видел.

Из крайних домов стали выбегать на пожар люди и, видя привязанного к стропилам Клуда, останавливались. Кто-то попытался влезть к нему, но Доброслав властным окриком дал понять, что злой умысел не содержится в этом пожаре и никто не пытается его, Клуда, сжечь, — он сам, добровольно, приносит себя в жертву богу.

Пламя поднималось всё выше и выше и начало лизать ступни Клуда. Вот оно захватило голени ног — горело, потрескивая, мясо. Клуд уже не мог понять, сгорели ли его ступни или нет... Он их не чувствовал, но ещё находился в сознании, в памяти...

«Я могу думать, значит, ещё живу!.. Только дым застилает глаза, смрад забивает ноздри, отчего и посмотреть вдаль нельзя, и дышать тяжело... Световид, дай в последний раз поглядеть на сей мир, куда я пришёл по воле родителей и откуда ухожу по воле богов... Я сейчас не вижу ничего вокруг, но представляю полыхающие по всей Вселенной костры крады, сжигающие покойников и освобождающие из тел их души, которые улетают к небу... Пришёл человек в мир, пожил, погоревал, порадовался и ушёл, ибо всё возникает и погибает. И будет ли так всегда?! Или изменится привычный ход?.. Мне не дано это узнать, и никому не дано, потому как всё исчезает в огне вселенской крады... И я скоро буду уже никем и всё же стану жить... Предки, примите меня, а достойного или недостойного — судить вам и богам нашим... Световид, я поклоняюсь тебе!.. Я иду к тебе... А ног я не чувствую, но мне мучительно больно... И не прав тот, кто говорил, что вошёл в огонь и забыл о нём... Всё... Теряется мой рассудок».

И мольба Клуда, кажется, дошла: подул ветер и отнёс дым от глаз Доброслава. На миг он всё же узрел лесные дали на низком берегу озера и в красном закате медленно плывущий клин журавлей...

Потом взор Доброслава потух, и голова его непроизвольно упала на грудь, лишь слышен стал шелест листвы на деревьях да виден бег огня, пожирающего некогда сильное мужественное тело.

На другой день поздно вечером ватага мальчишек выбежала на пригорок, откуда было видно как на ладони их селение, и вихрастый мальчонка в белой рубашке, очень похожий на Доброслава в детстве, каким его увидели на празднике Световида, указывая на небо, воскликнул:

— Гляньте, новая звезда появилась!

— Да нет же, она была... — засомневался кто-то.

— Ошибаешься, малец прав! Сколь мы раньше ни смотрели на то место в небе, не видели там звезды, — уверенно сказал самый старший из мальчишек.

Может быть, то душа Доброслава взлетела и стала, по славянскому поверью, синей звездою. И наверное, в сей миг она смотрела с высоты небес на мальчишек, в коих продолжается её земная жизнь, и улыбалась. Душа... Звезда во Вселенной... Но уже не сам человек по имени Доброслав.