Да и с какой стати, если он был ее профессором? Ведь возраст лишь подчеркнул бы разницу в их положении.

– Ему тогда было около сорока. Мне он казался древним стариком.

Что ж, вполне естественно для двадцатилетней девушки. Я вспомнила, Вин вроде рассказывала, что его жена была тогда беременна. Интересно, сколько ей было лет?

– Повтори, где ты смотрела, – просит Вин.

– Facebook, Twitter, Instagram. Генеалогические веб-сайты. Белые страницы. Пенитенциарная система Франции.

– Что?

– Ну если тебе будет легче, там я его не нашла. В протоколах судов его тоже нет.

Я также планирую проверить записи актов о смерти, о чем, впрочем, не говорю Вин. Похоже, она не сообразила, что за это время Тан мог покинуть наш мир, не поставив ее в известность.

– Что ты собираешься написать?

– Смерть. А что ж еще? – Вин косится на меня. – Не подглядывай.

Но я не смотрю на холст, а оцениваю Вин. Ее запястья настолько хрупкие, что кожа буквально обтягивает кости; цвет лица землистый, ногти желтушные. Однако глаза блестят ярче, чем за всю последнюю неделю; взгляд мечется между палитрой и картиной. Есть нечто мистическое в том, как Вин смотрит на чистый холст, видя там то, что другим еще недоступно. Все это действо наводит на мысль, что она прямо сейчас заглядывает за грань этого мира в следующий.

Внезапно входная дверь открывается, и мы слышим голос Феликса, который зовет Вин.

– Я здесь, – откликается она.

Феликс появляется в дверях столовой, его взгляд, естественно, прикован к жене.

– Нет, вы только посмотрите! Я уж и не припомню, когда ты в последний раз брала в руки кисть. – Феликс целует жену в макушку, Вин поворачивает к нему лицо – кошка, тянущаяся к солнцу. – Дон, ты не поверишь, сколько дорогих кисточек я спрятал в ее рождественский носок, и все без толку. Ты просто творишь с моей женой чудеса. – (Вин ловит мой взгляд, наш секрет затаился между нами.) – Разве нет?

Феликс не может удержаться, чтобы постоянно не прикасаться к жене. Он кладет ладонь на плечо Вин, на шею, между лопатками и понятия не имеет, что оживление Вин обусловлено тем, что она в последний раз в жизни натягивает лук, чтобы послать весточку кому-то, кого любила больше, чем его, своего законного мужа.

– Милый, можешь сделать доброе дело? – спрашивает Вин. – Мне безумно хочется домашнего печенья. Но у нас дома нет пахты.

Феликс озадаченно моргает. Мы с ним оба хорошо знаем, что в последнее время Вин практически заталкивала в себя еду и уж тем более не просила приготовить ей нечто особенное.

– Уже иду. Я сам испеку печенье. – Он незаметно от Вин кивает в сторону коридора, приглашая меня на конфиденциальный разговор.

Я послушно выхожу вслед за Феликсом из столовой.

– Дон, я, конечно, могу заблуждаться, но Вин явно оживает, да? Ведь доктора тоже иногда ошибаются…

– Феликс… – Я останавливаю поток его слов. – Не советую заниматься самообманом. Вин неизлечимо больна. То, что ты видишь, часто случается незадолго до смерти. Типа выброса энергии или чего-то такого. Я не знаю, как долго продлится подобное состояние, но оно явно не перманентное. Мне очень жаль.

– Все верно. Ну хорошо. – Феликс растерянно чешет в затылке. – Пожалуй, стоит поторопиться за пахтой.

Я возвращаюсь в столовую, страшно сердитая на Вин. За то, что поставила меня в дурацкое положение; за то, что отодвинула боготворящего ее мужа на задний план. За то, что заставила меня думать, что Брайан прав и мне не следует способствовать предательству.

– Разве ты не видишь, как сильно Феликс тебя любит?

– Конечно. И всегда видела, – кивает Вин.

– А тебе не кажется, что ты изменяешь мужу?

У Вин на лице не дрогнул ни один мускул.

– Иногда я задаю себе вопрос: а не является ли мое замужество изменой Тану? А что, если нас с ним тогда обручила судьба? – Вин бросает на меня взгляд поверх мольберта. – Я принадлежала Тану задолго до того, как стала принадлежать Феликсу. Конечно, я не утверждаю, что нельзя любить сразу двоих. Просто, если бы я тогда осталась с Таном, в моем сердце не было бы места для Феликса.

Я опускаюсь в кресло, стоящее позади мольберта. Вин в конце концов изменила ход моих мыслей. Феликс был тем, с кем она оказалась перед закатом… но на заре своей взрослой жизни она была с другим.

– Знаешь, меня мучает один вопрос, – продолжает Вин. – Кем бы я стала, если бы поборолась за Тана? Художницей. Возможно, хорошей. И определенно матерью. Но переехала бы я во Францию? Остался бы мой сын в живых? Нашли бы у меня онкологию? А что, если одно-единственное решение привело к появлению целого ряда развилок на моем пути?

Я вспоминаю о мультивселенных Брайана.

– Но даже если Тан получит твое письмо, ты никогда не узнаешь его реакции.

– Что отнюдь не исключает возможности строить предположения, – не соглашается Вин.

– Не факт, что теперешняя жизнь не стала для тебя оптимальным вариантом. Именно тем, что тебе суждено.

– Ты действительно так считаешь? – Вин откладывает в сторону кисть. – Что я заслужила рак?

– Я совсем другое имела в виду…

– Не думаю, что я заслужила рак. Такого никто не заслуживает. По-моему, жизнь – это игральная кость, брошенная на сукно. Мне выпала единица, а могла бы выпасть шестерка. Но что есть, то есть. Хотя это точно не рок. Судьба не определяется тремя старыми ведьмами, порвавшими нитку в момент моего рождения. Мне не наколдовали ни рак, ни профессию, ни любимого человека. Нет, вопрос в том, сидела бы я именно здесь и сейчас, подсчитывая, сколько мне осталось жить, если бы сделала другой выбор. – Вин поднимает на меня глаза. – Веришь ли ты, что независимо от твоих прошлых поступков или принятых тобой решений ты в любом случае оказалась бы сейчас в этой комнате и вела бы эту дискуссию?

– Да, – отвечаю я. – Возможно.

– Ты дала два разных ответа, – смеется Вин. – А кроме того, я могу доказать, что права.

– Как?

– Закрой глаза. И представь себе человека, с которым, как тебе казалось, ты давным-давно рассталась.

Я вижу его так отчетливо, словно он стоит прямо передо мной. Запрокинув голову, пьет воду из бутылки. И улыбается, поймав мой взгляд.

– Спроси любого. У каждого найдется кого вспомнить. Всегда. Дон, и вот в чем вся штука: как правило, это не тот человек, что вечером ждет тебя дома.

Я вспоминаю сплетение наших ног на остывающем песке, мужская рука – звезда на моей пояснице.

Вин поднимает брови:

– Я так и знала. Кто он?

– Кто-то, с кем я училась в аспирантуре, – едва слышно говорю я.

– А вы не общаетесь?