оценка строительства железнодорожных путей, наблюдение за магнитными явлениями, рацпредложения по строительству и экспертные заключения по предложениям других, организация кружка высшей математики, выступления с докладами в физико-химическом кружке, подготовка лекций, в том числе научно-популярных для всесоюзного радио, написание статей, выпуск стенгазет, экспедиции, сбор материала по этнографии и лагерному быту, запись частушек, преподавание латыни местному медперсоналу, поэтическое творчество, изучение вечной мерзлоты.

Такую многогранную деятельность Флоренского окружающие прозвали «малым МГУ». Какой бы ни возникал вопрос, в ответ всегда звучало: «спросите у профессора Флоренского». Благо что рядом хватало единомышленников, специалистов в разных областях, людей глубоких знаний и высокой культуры. «На БАМе знакомых легче встретить, чем в Москве, и кроме того все оказываются более приветливы, чем в Москве», — признавался отец Павел.

С начала этапа и на протяжении всего дальневосточного заключения рядом был верный друг Павел Николаевич Каптерев — биолог, искусствовед, тот самый, с которым они трудились над сохранением святынь Троице-Сергиевой лавры и созданием «живого музея». Теперь они были осуждены по общему делу: Каптерев полностью «разоружился» и, получив пятилетний срок, тоже был отправлен на Дальний Восток.

Станция Ксеньевская, лагерь близ города с горько-ироничным названием Свободный, Опытная мерзлотная станция в городке Сковородино (Рухлово) — три дальневосточные точки приложения сил отца Павла. Везде были приемлемые условия для жизни и работы, достойная и временами даже избыточная кормёжка, доброе отношение рабочего начальства, взаимопонимание и взаимовыручка заключённых. Так, по крайней мере, Флоренский сообщал домой: «Если бы не постоянное беспокойство за вас, я, пожалуй, ничего не возражал бы против пребывания здесь».

Он, конечно, приукрашивал своё житьё, чтобы успокоить мать, жену и детей. В действительности приходилось переносить и холод, и суровые нравы уголовников. Но самым тяжким, как и во время нижегородской высылки, была разлука с семьёй. Анна Михайловна надрывалась в житейских заботах, дети болели и недоедали, дочь Ольгу из-за осуждённого отца не принимали в школу, и программу восьмого класса она осваивала самостоятельно. Флоренский помогал семье, как мог: копил в лагере сахар, чтобы отправить домой, делал переводы «премиальных», которые удавалось заработать в заключении.

Сильным ударом для отца Павла стало известие об очередном обыске в посадском доме: вывезли всю семейную библиотеку — четыре тысячи книг, не оставив даже детских книжек. Опечатали кабинет: официальную пломбу семья смогла сорвать лишь в 1940 году, всё это время не имея возможности даже прикоснуться к вещам дорогого человека. С неизбывной горечью Флоренский писал в разные инстанции, что его библиотека — это не просто собрание книг, но многолетняя подготовка материала для будущих исследований, без неё у него может пропасть всякий интерес к научной деятельности и он не сможет сделать ничего полезного для своей страны.

От тоски в лагере спасали лишь работа, в которую отец Павел уходил с головой, отрешаясь от всего окружающего, и созерцание неба: «Очень яркие звёзды, вечно светящая луна, около которой нередко гало. Замечательно яркие зори чудных красок. Самое красивое здесь — это сумеречный сегмент, подымающийся высоко, насыщенного сизого цвета и окаймленного яркой пурпурной дугой». Он просил жену и детей почаще смотреть в ночное небо, отыскивать там заветные созвездия, и помнить, что он в эти минуты видит то же самое. Так, через звёздное небо семья, разделённая тысячами километров, соединялась вновь.

Начальник Опытной мерзлотной станции Николай Иванович Быков, узнав, что неподалёку от него находится в заключении сотрудник ВЭИ, физик, математик, инженер, материаловед Флоренский, приложил все усилия, чтобы перевести его на работу к себе. Именно здесь, где человеческий ум пытался разгадать тайну мерзлоты, отец Павел нашёл самое достойное применение своим знаниям.

Всё, что в ту пору происходило на Дальнем Востоке, сводилось к «одолению мерзлоты». Предстояло понять саму её природу. Что есть этот лёд, укрывшийся на несколько метров в глубине земли, — недавнее или реликтовое образование? Что позволило ему распространиться на столь большое пространство — 30 процентов территории Советского Союза? Что сокрыто под этой вечной мерзлотой и как она будет реагировать на дальнейшее вторжение человека? Почему она выталкивает «творения рук человеческих» — фундаменты домов, опоры мостов?

Постижение вечной мерзлоты, поиск возможности строительства на ней и ведения хозяйства в этих условиях для Флоренского были задачей, сопоставимой по своему масштабу с планом ГОЭЛРО. Здесь отец Павел будто увидел живое воплощение многих пунктов своего «Предполагаемого государственного устройства в будущем» — и в экономике, и в политике.

Сковородинская мерзлотная станция в двадцать пять сотрудников с интеллектуальным локомотивом Флоренского фактически положила начало особой научной отрасли — мерзлотоведению. Ради новых знаний предстояло изучить на первый взгляд очевидное: процесс замерзания воды и очень разнородные по строению и поведению виды льда. Флоренский отслеживает образование наледей и бугров, со всем своим художественным дарованием делает зарисовки. Лёд становится для него словно живой материей — коварной, непредсказуемой. Лёд — ускользающая добыча. Флоренский — «охотник за льдами». Так он называет сам себя.

Выясняется, что под вечной мерзлотой сокрыты не только полезные ископаемые, но и жизнь. Каптерев, последовавший за Флоренским на мерзлотную станцию, обнаружил подо льдом организмы, которые после оттаивания ожили. Оказалось, что в замороженном состоянии, в состоянии анабиоза, жизнь может сохраняться до трёх тысяч лет. «Ожила личинка, теперь Каптерев мечтает оживить мамонта», — подтрунивал над другом отец Павел, но тоже включился в исследование проснувшейся жизни. Вскоре была опубликована их небольшая статья, которую прочли за рубежом и загорелись идеей замораживания человека, чтобы так же, как личинку, его можно было пробудить через столетия. Эти фантастические затеи тем не менее способствовали появлению криогенной хирургии. И у истоков стояли двое советских заключённых.

Уже после гибели Флоренского Быков и Каптерев подготовили к печати фундаментальную для мерзлотоведения монографию «Вечная мерзлота и строительство на ней», изданную в 1940 году. Имени Флоренского тогда на обложку поставить было нельзя, невозможно было упомянуть его даже в тексте, но и тот и другой всегда признавали первостепенную роль отца Павла в изысканиях Сковородинской мерзлотной станции. Многое из того, о чём говорится в первых трёх главах работы, Флоренский кратко изложил в письмах сыновьям.

Во многом благодаря ему мы получили целую цивилизацию, целую страну городов, возведённых на вечной мерзлоте. Именно Флоренский укротил её, предложив метод строительства на сваях, которые исторгнуть из себя у мерзлоты не хватало сил. В итоге, смирившись, она приняла человеческую поступь, приняла иное течение времени.

Но для такого смирения мерзлоты недостаточно естественнонаучных знаний. Требовался философский взгляд, творческое постижение, нужна была поэзия, нужен был взгляд символиста. Мерзлоту предстояло осознать как символ, достойный внесения в «Symbolarium».

В одной из мерзлотных экспедиций Флоренский соприкоснулся с жизнью местного племени орочонов. Вник в