– Подумай, этим вы ничего не добьетесь. Они только сочтут вас истеричками, а потом вообще перестанут слушать!

– И как, по-твоему, мы должны это сделать? – резко спросила Изабель. – Не высовываться и писать прошения? Петиции, которые никто не читает?

– По крайней мере, не радикальным способом. Это приведет к обратному результату!

Изабель поднялась.

– Прекрасно. Я вижу, что наши усилия пропали напрасно. Очень жаль, я действительно ожидала от тебя большего, Йо. Особенно после того, как ты увидел на примере Лили, каково это может быть для женщин. Ее ребенок – ребенок Генри. Твой ребенок. Он может сделать с Ханной все, что захочет. Это тоже часть женского вопроса. Тебе не кажется, что такое тоже достаточно важно? – Она бросила на Йо горький взгляд и отвернулась.

– Пойдем, Марта, мы теряем здесь время.

Йо наблюдал за ними, глубоко задумавшись, и вздрогнул, когда тлеющая сигарета обожгла пальцы. Он бросил ее, затушил и устало провел руками по голове. Затем заказал еще один стакан тминной водки. Изабель и Марта были правы, Йо не мог этого отрицать. Но он остался при своем мнении – их время еще не пришло. Сначала должны быть обеспечены права рабочих, а потом можно переходить к следующему вопросу. Если вы хотите получить слишком много и сразу, вы рискуете в итоге не получить ничего.

Чарли проснулся от тихих всхлипов в темноте.

– Эй! – Он поднялся с кровати и зажег свечу. – Эй, друг мой, что случилось? – Когда свет упал на лицо Михеля, Чарли вздрогнул.

К этому виду действительно нужно было привыкнуть. Но когда мальчик сел и потер опухшие глаза маленькими кулачками, Чарли подумал, что в нем есть что-то очень хрупкое, почти милое. Как бы то ни было, он был братом Лили, и Чарли не собирался позволять ему плакать в темноте.

– Что случилось? – добродушно спросил он.

Михель нащупал свои очки и надел их. Затем посмотрел на Чарли.

– Грустный, – прошептал он хриплым голосом.

Чарли кивнул.

– Я тоже, – сказал он.

Это, казалось, удивило Михеля.

– Чему? – спросил он, и Чарли только через несколько секунд понял, что это должно было означать «почему».

Он пожал плечами.

– Вообще-то, я всегда грущу, – ответил он, и его потрясло, что эти слова прозвучали из его собственных уст. – Потому что я… – замялся Чарли. – Потому что я один, – сказал он и неожиданно для себя смутился.

Михель пристально посмотрел на него.

– Михель тоже дин, – произнес он.

Чарли сел на скрипучую кровать.

– Я знаю. Это, должно быть, очень тяжело. Ты еще такой маленький, а они тебя просто бросили.

Михель, казалось, не понимал, что Чарли имел в виду. Мальчик продолжал тихо плакать, слезы текли по щекам, он снова и снова проводил руками по опухшему лицу. Михель выглядел таким крошечным и худым, сидя в кровати с дрожащими плечами, что Чарли стало его безумно жалко. Эмма рассказала о том, что произошло, и мысль об этом наполняла Чарли жгучей яростью.

– Эй, малыш, перестань плакать! – сказал он. – Может, нам… – Он беспомощно прервался. Затем ему пришла в голову идея: – Хочешь, я тебе что-нибудь сыграю?

Михель поднял голову.

– Играешь?

Чарли кивнул. Он встал, подошел к своему вещевому мешку и стал рыться в нем, пока не нашел то, что искал. В животе у него что-то замерло, когда он достал свою старую губную гармошку. Она холодно лежала в его руках. Он не прикасался к ней столько лет, перетаскивал из квартиры в квартиру и так ни разу на ней и не сыграл. По телу пробежала дрожь. Но Михель выжидающе смотрел на него.

И вот Чарли поднес гармошку к губам. Когда он заиграл, от переполнявших его чувств глаза внезапно слегка увлажнились. Было уже поздно, Чарли нужно было вести себя тихо, поэтому осторожно подул на гармошку, сначала извлек несколько хриплых, неровных нот, но затем те становились все четче, а его игра увереннее. Наконец звуки превратились в мелодию. В мелодию, которую он и не ожидал, что сможет вспомнить. Это была любимая песня Клэр, и он так часто играл для нее! Даже спустя столько лет Чарли помнил эту песню, разбуди его хоть среди ночи. Михель сидел с широко раскрытыми глазами и слушал. Чарли играл и играл, потерявшись во времени. Как будто он снова был дома. Он видел все перед собой с такой ясностью, что у него чуть не перехватило дыхание. Он заново переживал те моменты своей прежней жизни, которые считал давно забытыми. Слезы бежали по лицу, капали в бороду. Чарли играл с закрытыми глазами.

Когда он наконец пришел в себя и допел песню, свеча на прикроватной тумбочке наполовину догорела. Михель спал. Его маленькая грудь мерно вздымалась и опускалась. Чарли почувствовал нежность в своем сердце, когда плотнее укутал ребенка одеялом.

Йо шел по складу большими шагами. Верфь была своеобразным отдельным миром с пестрой смесью разных языков. С Востока прибывало все больше людей, особенно польских и русских евреев. Ходили разговоры о том, что эмиграционные сборные пункты будут построены за пределами города, так как росли опасения по поводу возникновения эпидемий.

Хотя преобладали польский и английский, на каждом углу слышался новый акцент или поток иностранных слов. Те, кто работал в порту, буквально слышали голоса со всего мира. Одни только моряки представляли практически все нации: американцы, голландцы, французы, португальцы, греки, арабы, турки, японцы, индийцы, датчане, норвежцы. Особенно выделялись китайцы с косичками и в национальных костюмах и, конечно же, чернокожие, которых в городе тоже становилось все больше и больше. Йо нравилось это чувство: ощущение, будто его охватывает дуновение огромного мира, будто он находится в самой гуще событий, там, где что-то происходит.

Он направлялся в свою контору, где должен был проверить списки работ на сегодня. Иногда он удивлялся, как все это вообще работает. Если посчитать всех рабочих верфи в одном только городе, то их должно было быть десять тысяч человек. Плотники, стропальщики, уборщики, маляры, крановщики, ремонтники котлов, клепальщики, дерево- и металлообработчики, лоцманы шлюпок и барж. Кроме того, было несколько тысяч извозчиков. И их становилось все больше. У них был глубоководный фарватер в Гамбурге, и железная дорога подходила прямо к причалу, что было очень удобно для разгрузки и погрузки. По расчетам Йо, в ближайшие несколько лет к ним обязательно присоединятся и другие крупные верфи. Что же, пусть работают. Он приветствовал любого, кто был готов составить конкуренцию Олькерту.

Пока Йо шел, он смотрел по сторонам, заглядывал в окна зданий, опускал взгляд на воду. Он любил звуки непонятных языков и