Я возвращался с чувством полного удовлетворения, но и с легкой грустью, потому что прощался не только с шумом оваций и дифирамбов со стороны богачей и знаменитостей, которые принимали меня, но и с искренностью и теплым отношением простой английской и французской публики, которая часами ждала меня на Ватерлоо и Гар-дю-Нор. Я испытывал большую неловкость, когда чужие руки тащили меня мимо простых почитателей и сажали в такси, не давая никакой возможности хоть что-то сказать в ответ. В такие моменты мне казалось, что я хожу по цветам, брошенным мне благодарной публикой. Я побывал на Кеннингтон-роуд и у дома № 3 на Поунелл-террас и чувствовал, что эту книгу прочитал до последней точки. Теперь я готов был вернуться в Калифорнию и снова начать работать, потому что только в работе видел смысл жизни, все остальное – всего лишь химера.

Не успел я приехать в Нью-Йорк, как мне позвонила Мари Доро. Эх, что бы для меня значил ее звонок несколько лет назад! Мы вместе пообедали, а потом отправились в театр на дневное представление пьесы «Полевые лилии», в которой она играла.

Вечером я ужинал с Максом Истменом, его сестрой Кристал и Клодом Маккеем, поэтом и рыбаком с Ямайки.

В мой последний день в Нью-Йорке Фрэнк Харрис повез меня в тюрьму Синг-Синг. По пути он признался, что работает над автобиографией и боится, что начал эту работу слишком поздно.

– Я становлюсь старым, – сказал он.

– У старости тоже есть преимущества, – ответил я, – она не боится здравого смысла.

В тюрьме Синг-Синг Фрэнк хотел повидать отбывавшего там свой пятилетний срок Джима Ларкина, ирландского революционера и организатора рабочего союза. Ларкин был блестящим оратором, его осудили настроенные против него присяжные и судья по ложным обвинениям в попытке свергнуть правительство. В конце концов то, что сказал мне Фрэнк, подтвердилось, и губернатор Эл Смит распорядился закрыть дело, но к тому времени Ларкин уже отсидел в тюрьме несколько лет.

Во всех тюрьмах царит странная атмосфера – здесь существование человеческого духа как бы замирает. В Синг-Синге старые и мрачные тюремные блоки казались вышедшими из глубин средневековья, в маленьких и узких камерах в неимоверной тесноте содержали от четырех до шести заключенных. Чей жестокий ум додумался до такого кошмара, оставалось только догадываться. Когда мы приехали в тюрьму, камеры были пусты – всех заключенных вывели на прогулку, за исключением одного молодого парня, который стоял молча, облокотившись на открытую дверь камеры. Охранник объяснил, что прибывающие заключенные с длинными сроками наказаний свой первый год проводят в старой тюрьме и только потом их переводят в один из новых тюремных корпусов. Я прошел в камеру мимо молодого заключенного и тут же почувствовал острый приступ клаустрофобии.

– О боже! – воскликнул я, сделав быстрый шаг назад. – Это бесчеловечно!

– Это правда, – с горечью прошептал парень.

Надзиратель, который, в общем-то, не выглядел злым человеком, объяснил нам, что тюрьма переполнена и срочно нуждается в новых корпусах.

– К сожалению, мы стоим последними в списке всего, на что нужно потратить деньги, никто из политиков особо не думает об условиях в наших тюрьмах.

Весь ужас этого места был в его простоте, в сухой практичности, которая была пострашнее вида классического эшафота. Прямо за стулом находилась деревянная перегородка. После исполнения приговора жертву немедленно переносили за перегородку, чтобы определить, наступила смерть или нет.

– Если приговоренный все еще жив, то смерть наступает в результате хирургического обезглавливания, – сказал нам тюремный врач, добавив, что сразу после казни температура крови в мозге достигает 100 градусов по Цельсию.

Мы постарались как можно быстрее покинуть это мрачное помещение.

Фрэнк спросил о Джиме Ларкине, и начальник тюрьмы разрешил нам встретиться с ним. Это было не по правилам, но для нас он сделал исключение. Ларкин работал в обувной мастерской, где мы и встретились, – это был высокий симпатичный мужчина, ростом около ста восьмидесяти сантиметров, с пронзительными голубыми глазами и мягкой улыбкой.

Он был рад повидаться с Фрэнком, но сильно нервничал и все время говорил, что ему пора вернуться на рабочее место. Успокоить его не смог даже начальник тюрьмы.

– Привилегия встречаться с посетителями в рабочее время аморальна, это отрицательно воздействует на остальных заключенных, – сказал нам Ларкин.

Фрэнк спросил, как к нему относятся в тюрьме и нужно ли ему что-нибудь, но Ларкин ответил, что к нему относятся относительно хорошо и что он больше беспокоится о жене и детях в Ирландии, о которых ему ничего не известно уже долгое время, с самого начала заключения. Фрэнк обещал помочь. Мы покинули тюрьму, и Фрэнк сказал мне, что ему больно видеть Джима, столь строго следовавшего тюремной дисциплине, ведь раньше он был мужественным и отважным борцом.

* * *

Я вернулся в Голливуд и отправился навестить маму. Она пребывала в веселом, хорошем настроении и, как выяснилось, знала все о моей триумфальной поездке в Англию.

– Ну и что ты думаешь теперь о своем сыне и всей этой чепухе вокруг? – улыбаясь, спросил ее я.

– Это все прекрасно, но не лучше ли тебе быть самим собой, а не жить в этом нереальном театральном мире?

– Кто бы мне это говорил, – рассмеялся я, – это ты в ответе за мою театральную нереальность!

Мама сделала паузу.

– Ты бы мог спасти тысячи душ, если бы положил все свои таланты на алтарь Господа нашего!

– Тогда я спас бы души, но не заработал бы ни цента, – улыбнулся я.

По дороге домой миссис Ривз, жена одного из моих менеджеров, которая очень любила маму, рассказала, что во время моего путешествия мама чувствовала себя прекрасно, у нее почти не было приступов. Она была весела, жизнерадостна и беззаботна. Миссис Ривз любила проводить время с мамой и говорила, что с ней очень интересно, – мама постоянно веселила ее смешными старыми анекдотами. Конечно, временами мама чувствовала себя не очень хорошо. Миссис Ривз рассказала, как однажды вместе с медсестрой они вывезли маму в город, чтобы купить несколько новых платьев. А мама вдруг решила, что ей нельзя выходить из машины.

– Пусть они сами идут сюда, – заявила она, – в Англии продавцы всегда выходили к повозкам.

В конце концов ее удалось уговорить, и она вышла из машины. В магазине их ждала симпатичная девушка, готовая предложить несколько платьев на выбор. Одно из них было темно-коричневого цвета, медсестра и миссис Ривз нашли его довольно симпатичным, но мама решительно отвергла его.