– Ну уж нет! Это же цвет дерьма! Покажите что-нибудь повеселей! – сказала она с чисто английской изысканностью.

Потрясенная девушка, не веря своим ушам, бросилась выполнять поручение.

А еще миссис Ривз вспомнила, как они с мамой ездили на страусиную ферму. Владелец фермы был дружелюбным и гостеприимным, он провел их по всем закоулкам фермы и показал инкубатор.

– А вот из этого яйца, – сказал он, взяв яйцо в руки, – скоро вылупится страусенок, примерно через неделю.

В этот момент его попросили подойти к телефону, и он, передав яйцо медсестре, вернулся в офис.

Как только он ушел, мама выхватила яйцо из рук медсестры и с криком: «Отдайте его назад этому бедному чертовому страусу!» – швырнула в загон, где яйцо лопнуло с громким треском. Женщины быстро подхватили маму под руки и скрылись с места преступления еще до появления хозяина фермы.

– В один очень жаркий день, – миссис Ривз продолжила свой рассказ, – ваша мама решила угостить шофера и нас всех мороженым.

Машина медленно ехала мимо люка в дорожном покрытии, когда из него показался рабочий. Мама высунулась из окна автомобиля, намереваясь поделиться с ним мороженым, и в результате ткнула рожком прямо ему в лицо.

– Вот сынок, почувствуй прохладу, – и помахала ему рукой из машины.

Я старался избавить маму от излишних подробностей моей личной жизни, но, как оказалось, она знала обо всем в деталях. Во время домашних разборок с моей второй женой она внезапно сказала мне во время игры в шашки (не знаю, как, но она всегда выигрывала):

– Зачем ты лезешь во все эти дела? Поезжай на Восток, развлекись и забудь обо всем.

Я был чрезвычайно удивлен и спросил, что она имела в виду.

– Я говорю о всей этой суматохе в прессе по поводу твоих личных дел, – ответила мама.

– А что ты знаешь о моей личной жизни? – улыбнувшись, поинтересовался я.

– Если бы ты не был таким скрытным, я могла бы дать тебе полезный совет, – пожала плечами мама.

Она часто роняла такие замечания и, как правило, больше к затронутой теме не возвращалась.

Мама часто приезжала ко мне на Беверли-Хиллз, чтобы увидеться с моими детьми – Чарли и Сидни. Я помню ее первое появление в моем доме – я тогда только-только построил его, расставил мебель и нанял прислугу. Мама осмотрела комнаты, а потом посмотрела в окно – на Тихий океан в четырех милях от дома. Мы все ждали ее реакции на увиденное.

– Жаль, что мы нарушаем такую тишину, – сказала она.

Мне кажется, что мама воспринимала мой успех и богатство как нечто само собой разумеющееся, она никогда и ничего об этом не говорила, и только однажды, когда мы сидели вдвоем на лужайке, сказала, что ей очень нравится и лужайка, и то, как хорошо ухожен сад.

– У нас целых два сада, – ответил я ей.

Она сделала паузу и внимательно посмотрела на меня:

– Ты, должно быть, очень богат.

– Мама, на сегодняшний день я стою пять миллионов долларов.

Она глубокомысленно кивнула:

– Пока ты здоров, ты можешь наслаждаться этим.

Мама чувствовала себя хорошо все следующие два года. Но во время работы над «Цирком» я получил телеграмму, в которой сообщалось, что она серьезно заболела. У нее уже были проблемы с желчным пузырем, но все закончилось более-менее благополучно. Теперь врачи сказали, что проблема более чем серьезная. Маму поместили в больницу в Глендейле, но оперировать ее было нельзя из-за слишком слабого сердца.

Когда я приехал в больницу, она была в состоянии полукомы, ей давали сильные лекарства, чтобы уменьшить боль.

– Может быть, – устало ответила она, снова сжала мою руку и закрыла глаза.

На следующий день, когда я работал, мне позвонили и сказали, что мама умерла. Я был готов к этому, потому что накануне врачи предупредили меня о таком исходе. Я прекратил работу, смыл грим и вместе с Гарри Крокером, моим помощником, поехал в больницу.

Гарри остался ждать меня в коридоре, а я зашел в палату и сел на стул между окном и кроватью. Занавески были полузакрыты, на улице ярко светило солнце, в палате стояла полная тишина. Я сидел и смотрел на маленькую фигурку на кровати, лицо, поднятое вверх, на закрывшиеся навсегда глаза. Даже сейчас выражение маминого лица выражало тревогу, будто она предчувствовала новые беды. Как странно, что ее жизнь закончилась именно здесь, недалеко от Голливуда со всеми его абсурдными ценностями, в четырнадцати тысячах километров от далекого Ламбета, где она столько всего пережила. Меня вдруг захлестнул поток воспоминаний о том, как она боролась, страдала, о ее мужестве, трагической судьбе… и я заплакал.

Только лишь через час мне удалось прийти в себя, и я покинул палату. Гарри Крокер ждал меня, и я извинился, что задержал его, но он все прекрасно понимал. Мы молча сели в машину и отправились домой.

Сидни был в Европе, где лечился, и не мог вернуться в Америку на похороны. Проститься с мамой пришли мои сыновья Чарльз и Сидни со своей матерью, но я их не видел. Меня спросили, хочу ли я кремировать тело. Эта мысль ужаснула меня! Нет, я хотел похоронить маму на лужайке с зеленой травой, там, где она лежит и сейчас, на кладбище Голливуда.

Я не знаю, удалось ли мне сполна рассказать о маме, но я уверен в одном: она никогда не отказывалась от ноши, которую судьба взвалила на ее плечи. Она была религиозна, но не отталкивала грешников от себя, а, наоборот, всегда была вместе с ними. В ее душе не было ни грамма мещанства и вульгарности. Да, она любила крепкое словцо, но всегда использовала его при необходимости и в меру. И несмотря на то окружение, в котором росли мы с Сидни, она смогла удержать нас от фатального влияния улицы и заставила нас почувствовать себя не простым порождением бедности и нищеты, а людьми талантливыми и способными на многое.

* * *

Когда в Голливуд приехала Клэр Шеридан, скульптор, сотворившая сенсацию своей книгой «Из Мэйфера в Москву», Сэм Голдвин устроил обед по этому случаю, и я оказался среди приглашенных.

Высокая и симпатичная Клэр была племянницей Уинстона Черчилля и женой прямого потомка Ричарда Бринсли Шеридана[69]. Она стала первой англичанкой, посетившей Россию после революции, и ей поручили создать бюсты большевистских вождей, в том числе Ленина и Троцкого.

Ее книга была написана с симпатией к большевикам, но это не вызвало особого негодования; американцы были слегка смущены, ведь книгу написала ярчайшая представительница английской аристократии. Ее хорошо приняло общество в Нью-Йорке, где она успела создать несколько бюстов. Она ваяла бюсты Байярда Своупа[70], Бернарда Баруха[71] и других известных личностей. Когда мы познакомились, она ездила с лекциями по всей стране в сопровождении шестилетнего сына, которого звали Дикки. Клэр пожаловалась, что в Америке очень трудно заставить человека позировать: