Встретили Гийома вежливо, хоть и без радушия, и по слову Алиеноры Отто предложил канцлеру свое кресло, а сам развалился в оконном сиденье с присущей юнцам вальяжностью.

– Мой сын в подробностях сообщил мне, каким образом удалось тебе убедить Генриха не держать пленника в Трифельсе. А вот о пережитом там выражается довольно расплывчато. Надеюсь, милорд епископ, что ты будешь более откровенен. Расскажи мне, насколько тяжело ему пришлось.

Лоншан порадовался, что Ричард не взял с него клятвы молчать, ибо не представлял, как смог бы отказать этой натянутой как струна, решительной женщине. Никогда не доводилось ему видеть такого проницательного взгляда – он готов был поверить, что тот способен проникнуть в самые отдаленные закоулки его души.

– Очень тяжело, мадам, – сказал он и затем поведал, насколько именно.

Когда речь зашла о том, как он застал Ричарда больным и в цепях, Губерт Вальтер и Вильгельм Маршал не удержались от гневных восклицаний, а у Отто в ужасе округлились глаза. Но Алиенора не вздрогнула и не промолвила ни слова, только немигающим взором смотрела на Лоншана, пока тот не закончил рассказ, пока они не узнали самое худшее.

Когда он смолк, повисла тишина. Гийом твердил себе, что сделал это все ради освобождения государя, но теперь понял, насколько важно для него, чтобы эти люди осознали истинную цену свершенного им поступка. И получил свое, из уст внука Алиеноры.

– Должно быть, сам Всевышний послал тебя в Трифельс, – воскликнул Отто. – Зная, как сильно дядя Ричард нуждается в помощи!

Губерт и Уилл переглянулись, затем эхом повторили похвалу мальчика. «Они почти стыдятся этого», – с грустью подумал Лоншан. Алиенора промолвила только: «Спасибо, милорд канцлер». Но Гийом был счастлив слышать эти слова. Он говорил врагам, что лишь один король может сместить его с поста, и тем не менее вынужден был отдать королевскую печать, и тем самым, как утверждали недруги, не мог долее называться канцлером Англии. Поэтому когда королева употребила этот титул, испытал своего рода удовлетворение и вернулся на свою квартиру в гораздо лучшем расположении духа, нежели покидал ее. Пусть шакалы цапают его за пятки, он заслужил то, чему им остается только завидовать: полное доверие короля и чистосердечную благодарность королевы-матери.

* * *

Остальные бывшие в комнате не спешили расходиться после того как отбыл Лоншан, потому как рассказ о злоключениях Ричарда в Трифельсе сильно потряс их. Уилл был до предела возмущен фактом, что короля заковали в железо как обычного преступника, а Губерта страшно испугало коварство Генриха. Он нахмурился, вспомнив, с каким легким сердцем расставался с Ричардом в Шпейере, будучи убежден, что освобождение государя теперь обеспечено. Внук Алиеноры вызвался проводить бабушку обратно в королевский зал, выстроенный для венценосных посетителей. Она с улыбкой оперлась на его руку, как будто имела дело с настоящим кавалером. Но далеко они не ушли, потому как, едва приблизившись к двери, Отто замедлил шаг:

– Бабушка, я охотно соглашаюсь стать заложником за дядю Ричарда. Ничем иным я не могу помочь ему обрести свободу. И тебе не нужно будет переживать за моего маленького братишку, когда нас пошлют в Германию. Я позабочусь о Вильгельме и сделаю все возможное, чтобы не дать ему угодить в неприятности, – пообещал мальчик с серьезностью, весьма удивительной для его юного возраста. Он унаследовал от отца темные волосы, но был выше родителя, почти таким же рослым, как Ричард в его годы. Подобно сестре, парень унаследовал красоту матери, а его быстрая, приятная улыбка неизменно напоминала королеве о дочери, скоропостижно умершей от болезни в возрасте всего тридцати трех лет.

– Чтобы помешать Вильгельму угодить в неприятности, придется бдить день и ночь, – заметила она.

Отто усмехнулся, поцеловал ее в щеку и направился в гостевой зал аббатства. Алиенора стояла и смотрела ему вслед. Она очень привязалась к Отто, сильнее похожему на ее дочь, чем его энергичная сестра Рихенца и девятилетний сорванец-брат. Вся эта троица росла при английском дворе. Они приехали вместе с родителями, когда Генрих Лев и Тильда были изгнаны германским императором, и остались, когда отец, мать и старший их брат Генрик получили три года спустя разрешение вернуться в Саксонию. Вильгельм, появившийся на свет в Винчестере, пока мать пребывала в опале, и Отто, уехавший из Саксонии в пять лет, говорили по-французски лучше, чем по-немецки, и по приезде в Германию окажутся незнакомцами в чужой стране. Алиенора многое бы отдала ради того, чтобы избавить внуков от этого испытания, но ничего не могла поделать: Генрих фон Гогенштауфен настаивал на включении их в число заложников, потому что их отец и брат находились в рядах мятежников, угрожающих его трону.

Небо в этот час было темнее, чем в полночь, звезды сияли, как далекие костры чуждого мира. Алиенора вглядывалась в эти белые огоньки в надежде, что ее сын тоже смотрит на них в этот тихий весенний вечер. Подумав про дни, проведенные им в Трифельсе, вне солнца, неба и свежего воздуха, она ощутила, как сдавливает у нее в груди. Эту тяжесть ей предстоит нести до дня его освобождения. А если он не наступит?

Фрейлины угадали ее настроение и держались тихо. Алиенора не сомневалась, что не сумеет заснуть. Не зная, чем еще заняться, королева позволила им приготовить себя к ночи. Но как и опасалась, как только погасли свечи и опустился полог кровати, сила ее воли дала трещину и на глазах выступили колючие слезы. Она так долго жила в страхе: с той самой минуты, как Ричард отплыл из Сицилии в Святую землю. Многие из его подданных отчаялись дождаться его возвращения, и бывали темные ночи, когда Алиенора разделяла эти сомнения. Но ему как-то удалось пережить свирепые шторма в Греческом море, губительную лихорадку, кровавые битвы, даже при его бесшабашном стремлении всегда находиться в гуще сражения. И все это ради того, чтобы теперь, на пути домой, оказаться в опасности куда более страшной, чем все беды Утремера. Вновь ей казалось, что она несет бодрствование у смертного одра. Мысль о его плене рождала в ней достаточно ярости, чтобы отгонять страх. Но только не ночью. Затем Губерт Вальтер принес весть о триумфе Ричарда в Шпейере, и страх наконец отступил, съежившись под согревающими лучами надежды. Алиенора уверила себя, что