Он видит себя перед занавесом, он гребет на каноэ, элегантный и полный сил, но не продвигается, а с другой стороны занавеса — наблюдатели, они видят тень человека, тень гребца на каноэ, тень огромна и восхищает публику, но лишь он один замечает, что он не приближается к тому устью, куда стремится; дождь течет по занавесу, разделяя тени на полосы, человек все гребет, полосы отделяются от занавеса. Вдоль побережья, на север. Постепенно он видит наблюдателей, и они видят его, в деревне, всего в двух днях пути от речного устья, наблюдатели ждут его объяснений, но он не может говорить, у него язык в язвах, наблюдатели встают, раздирают занавес, глядят на маленького человека в каноэ и одновременно раскрывают рты и говорят в унисон, трезво и небрежно, как продавец в магазине, когда его спрашивают о цене: река втекает, а не вытекает, это было заблуждение, но какое дело, спектакль окончен. Река впадает в озеро, Бёртон лежит на походной кровати, идет дождь, и все промокло, ружья заржавели, мука и зерно размякли, кану воняет их собственными испражнениями, они ночуют среди ила, Спик вернется с доброй вестью. Нет, этого не будет. Он лежит в луже разочарования. Ему не хватает веры в себя, чтобы умереть с честью.

= = = = =

Сиди Мубарак Бомбей

— Чего я никак не пойму, баба Сиди, почему для них было так важно узнать, насколько это большое озеро, какие реки его кормят и какие реки из него льются?

— Потому что есть одна река под названием Нил, и эта река огромна, я видел ее, незадолго до того места, где она сливается с морем, в стране, которую они называют Египет, и я говорю вам, река была такой широкой, как вода, которая отделяет наш остров от земли.

— И вазунгу хотели узнать, откуда река пришла?

— Что же в этом сложного? Почему бы им не поехать вдоль этой реки?

— Они пробовали, но она поделилась на две реки, и по одной реке, которую они называют Голубой Нил, они дошли до самого истока, но по другой, которую они называют Белый Нил, они не могли пройти, потому что им перегородили путь болото и водопады. Им надо было найти другую дорогу к источнику. Когда вазунгу дошли до великого озера, то они еще не добрались до своей цели, потому что в Казехе они слышали про два великих озера, так что было возможно, что Нил вытекает из озера Уджиджи, или из другого великого озера, или вообще не из какого. Поэтому бване Спику требовалось раздобыть доу, на котором мы могли бы плавать по озеру, это доу принадлежало торговцу по имени шейх Хамед, который живет на другом берегу озера, это все мы узнали от арабов в Казехе, но бвана Спик не был человеком, способным убедить надменного самодовольного араба отдать ему единственное доу на несколько месяцев. У бваны Бёртона это, наверное, получилось бы, но, как вы знаете, он был заложником смерти. Вначале, после приема, когда нас очень радушно встретили, дела шли хорошо, мы уверенно ждали возвращения доу, но потом проявилось, какая разная одежда была у нашего ожидания, бвана Спик был завернут в грубую шерсть, от которой он ежеминутно чесался, а меня поглаживал чистый шелк. На этом маленьком острове, населенном арабами, было нечем заняться — только болтать и беседовать, доу задерживалось, и разговоры под широким навесом у арабского торговца расслаблялись, и чем меньше бвана Спик их понимал, тем уродливей они ему казались. Однажды он не смог больше держать все внутри себя и признался мне, как отвратительно ему все на этом острове, эти грязные люди, которые валяются, как свиньи, безжизненные, словно поросята на солнце. Такие и подобные вещи он говорил мне, не замечая, что обижает меня, и я предчувствовал плохое, потому что грубая шерсть натирает раны на коже его терпения. Доу вернулось, под белыми парусами оно вплыло в канал между островом и сушей, и бвана Спик вроде воспрянул духом, так что я понадеялся на добрый исход, но лишь коротко, потому что когда доу разгрузили, что для него, разумеется, длилось слишком долго, мы должны были немедленно отправиться в плавание, остался только последний разговор с шейхом Хамедом, передача тканей, прощальная еда, и мы уже развернули бы эти широкие белые паруса и повернули бы спины к острову болтовни. Так представлял себе бвана Спик, я читал все на его лице — это было небо в монсун, где наконец-то показался осколок солнца. Но человеку следует уж лучше прислушиваться к советам детей, чем к собственным надеждам. Шейх Хамед объявил нам, что доу к нашим услугам, но он не может дать нам свою команду, потому что она требуется ему для другого задания, так что он усердно ищет замену, хотя, как мы сами можем себе представить, это очень трудно, в данной местности не много людей, способных плавать на доу. Это был тот самый момент, которого я боялся, когда бвана Спик не мог больше сдерживать постоянную чесотку своего нетерпения. Он потерял лицо в урагане криков и обвинений, он наплевал на достоинство хозяина, и хотя араб спокойно отбросил все злые упреки, хотя настоятельно заверил, что мы сможем найти общее решение, потому что он не ожидает ничего сверх того, что его гость готов дать добровольно, мне стало понятно, что наше задание стало теперь гораздо сложней. На следующий день он не проронил о случившемся ни единого слова; он скупо сказал, что предоставит нам доу с полной командой, но лишь через три месяца, когда те вернутся из следующего торгового путешествия. Нам надо было совершить что-нибудь драматичное, мы должны были расшевелить нашу щедрость, но бвана Спик не из тех, кто слушает других людей, поэтому он проигнорировал мой совет предложить арабу двойную цену и решил покинуть остров. Мы были побиты судьбой, и шторм был излишним, шторм, напавший на нас, когда мы плыли по середине озера, он проглотил бы нас, если бы нас не вынесло на островок, где мы пережидали, бвана Спик в палатке, остальные — завернувшись в брезент. Он позволил мне воспользоваться защитой его палатки. Шторм становился все яростней и выдернул одну укрепленную сторону палатки, все, что мы могли делать, — это ждать. Когда шторм успокоился, бвана Спик зажег свечу, чтобы навести порядок, и вдруг со всех сторон нас окружили жуки, маленькие черные жуки, и бване Спику надо было той ночью отказаться ото сна или, как я, ночевать на досках каноэ, потому что не было никакой возможности прогнать жуков из палатки, он не смог очистить одежду от всех жуков, и один заполз ему в ухо, так что он проснулся от того, что кто-то рыл нору в его ухе. Я не выдержал, сказал мне бвана Спик на следующее утро, я не мог этого выдержать. Летучие мыши порхали в моем мозгу, сказал он, их крылья были больше моей головы, хлоп, хлоп, хлоп, если бы я их только мог поймать, я бы своими руками раздавил бы их, я умолял их оставить меня в покое, я молил Бога, но не знал, как бы мне забраться в мою голову, Сиди, туда не было пути, мне хотелось налить в ухо горячего масла, но я не мог разжечь огонь, все отсырело, я бил по голове кулаками, но хлопанье крыльев не прекращалось, я бился головой о землю — оно не прекращалось, оно было сильнее любой боли, я мог бы отрубить себе руку, но не забыл бы о нем. Я не мог ни о чем больше думать, ничего слышать, ничего чувствовать. Я взял нож, я засунул лезвие в ухо, я понимал, что надо быть аккуратным, но руки дрожали, а я не мог дольше ждать, что-то хрустнуло — и боль, резкая боль как крик, крылья пропали, нож выпал у меня из рук, я лег на землю, и в этот момент почувствовал страх, какого не было никогда в жизни, я испугался опять услышать эти крылья, они могли вернуться. Но они пропали, мое ухо казалось мокрым, потрогав его, я почувствовал кровь на пальцах, но шум пропал. Почему же ты не позвал меня на помощь, спросил я. Да что бы ты сделал, Сиди, как бы ты мог мне помочь? Я поднес бы свечу близко к твоему уху, свет свечи привлек этого жука в палатку, я бы выманил его тем же светом, он выполз бы сам. Так я сказал ему. Но вместо этого он поранил свое ухо, серьезно поранил…