— Как же такое возможно?

= = = = =

Звук. Звук как укол. Кривой и жалобный звук. Словно целую октаву ухватили за горло. Два крика, кинжалами заколовшие тонкое дыхание его сна. Вначале он думает, эти звуки вырываются из сна, перетекающего в явь, пока не осознает низкого неба своей палатки и узкой брезентовой ограды со всех сторон. Раненые крики приходят снаружи. Он поднимается, берет ружье, выползает из палатки, но не может обнаружить опасности, не видит ее в заспанных рассветных сумерках, звук проникает в его затылок, он водит по сторонам ружьем, готовый выстрелить, не видит ничего, кроме птицы, отвратительной птицы, которая, открывая клюв, выталкивает из себя тот самый звук, что вонзился в его сон. Бёртон ощущает неукротимую злость на крохотную птичку, которая осмелилась на такую громкость. Он хватает ружье за ствол, но маленькая птица умеет летать, она машет крыльями, удаляясь, и оставляет Бёртона без удовлетворения.

День назад они выехали из Казеха, отправившись в последний отрезок обратной дороги. Для этого пути им потребовалось завербовать новых носильщиков. Они стояли перед ним, из какого-то очередного урожая ньямвези, собранные Снай бин Амиром, молодые мужчины, разряженные в своем нетерпении, чрезмерно усердные, освежающе невинные. Некоторые стоят на одной ноге, как аисты на реке Малагарази, опираясь ступней поднятой ноги о колено, положив руки на плечи соседа, непринужденный жест, который не переживет и одной недели, другие сидят на корточках, охватив обеими руками колени и с надеждой устремив взгляд на вождя экспедиции.

Он отправился в путь против воли. Казех вновь стал для него оазисом, и покидать оазис трудно. Придется заново схлестнуться с пустыней Угого. Он не боится, у него нет дурных предчувствий. Все гораздо хуже. Заглядывая мысленно вперед, он уже чувствует ожидавшую его боль и муку. Он знал, это будет не страх, а дискомфорт, непрерывный дискомфорт, проклятие любой обратной дороги. Вдобавок перспективы — безотрадны. Спик тупо уперся на своем нелепом, непонятном решении великой загадки. Его наброски, его картографические догадки не складываются в логическое объяснение. У него реки текут вверх по горам, а вода из озер вытекает в том направлении, куда он повелит. Смешно. Но все же — и эта мысль не давала покоя Бёртону, отравляя возвращение, — все же не исключено, что Спик каким-то искаженным образом был прав, ведь возможно, что при всех неверных деталях главное утверждение оказывается правильным. Едва они ступят на британский берег, как между ним и Спиком вспыхнет диспут, и спор разгорится на общественной арене, причем его многочисленные враги ох как охотно уцепятся за любую возможность, и необоснованные догадки позволят любому желающему убедительно выступить на стороне того, кто ему ближе и родней. Остаться в Казехе он не мог, а возвращаться а Англию, в единственную страну на свете, где он совершенно не чувствует себя дома, было противно. Самые лучшие предпосылки, с ухмылкой подумал он, чтобы вновь ступить в Угого.

= = = = =

Сиди Мубарак Бомбей

Бвана Бёртон сомневался в утверждении бваны Спика, что второе великое озеро является источником реки, которую они называют Нил. Даже если это было бы верно, то требовало бы доказательств, а доказательства не рождались от того, что бвана Спик самолично увидел озеро, о существовании которого они оба и так знали. Пока бвана Спик и я были в пути, бвана Бёртон в Казехе чертил собственные карты, по рассказам Сная бин Амира и других арабов, а когда мы вернулись, вазунгу сравнили длину озера и его очертания на картах друг друга, и оказалось, что в картах бваны Спика и бваны Бёртона почти не было различий, и бвана Бёртон сказал: «Ну вот, видишь, ты напрасно выбивался из сил, мы и так знали все факты».

— Воистину, кинжал не такой острый, как язык человека.

— Однако, когда он внимательней рассмотрел карты бваны Спика и выслушал его доказательства, то бване Бёртону пришлось изменить собственные карты, вы сами знаете, величина животного, которое ты убил, зависит от величины животного, убитого твоим соперником. Его карта должна была показать, что первое великое озеро — исток реки, которую они называют Нил. Как-то вечером я зашел в его комнату, в том доме, где они с бваной Спиком жили в Казехе, и хотел что-то спросить у него, и увидел, что он рисует. Он обрадовался моему появлению и принялся расспрашивать о деталях нашего короткого путешествия ко второму великому озеру. И потом подробно объяснил мне свою карту, словно истина нуждалась в моем одобрении. Названия на карте, которые он читал мне, это были Чанганйика и Ньянза, он наверняка заметил мое удивление, и объяснил, что не может быть идеи безумней, чем клеймить английскими названиями далекие места посреди чужой страны. На карте я различил не только два больших озера, но и горы, и хотя не понял всех его пояснений, но понял, что это горы, никем из нас не виденные, однако он считал, что горы существуют, потому что о них говорили книги, эти горы, которые он называл горы Луны, он двигал по карте туда и сюда, пока они, наконец, не стали на пути доказательства бваны Спика, что исток Нила — это второе великое озеро.

— Одна задница не может сидеть одновременно на осле и на лошади.

— Это, конечно, так, но когда двое спорят, то оба могут быть правы.

— Баба Сиди, моя голова всегда была лентяйкой, а сейчас я вдобавок стар, как и этот вечер, но мне не понять ни слова из того, что ты говоришь.

— Не важно, это не важно, баба Бурхан, речь о двух вазунгу, которые двигают горы туда-сюда, как им понравится.

— Не так уж трудно передвинуть горы, которые ни разу не видел.

— Бвана Бёртон находил то одну, то другую ошибку на картах бваны Спика, и указывал на них, и тогда бвана Спик поправлял свои чертежи. Я видел их в его комнате, он уменьшил одно озеро и увеличил другое, и передвинул горы дальше на север. Я смутился, потому что не мог понять, почему же вазунгу, обычно такие добросовестные, так легкомысленно обращаются с картами, ради которых они рискуют жизнью. Но когда я поговорил с мганга о странном поведении вазунгу, он рассказал мне историю о горах, о трех братьях-горах, которые отправились в путешествие по желанию их отца, короля гор. Тогда-то я понял то, что для меня раньше было закрыто, — карты вазунгу рассказывали сказки, а бвана Спик и бвана Бёртон беспрерывно чуть изменяли их, как и положено хорошему сказочнику.

= = = = =

Раскрытая записная книжка Бёртона охватывает три месяца и десять приступов лихорадки со времени их последнего выступления из Казеха. В некоторые вечера он разбит параличом, в другие — почти слеп. Содержать лагерь в сухости больше невозможно. Дождь сечет по ним уже несколько дней подряд. Когда прекращается ливень, у времени вырастают белые крылья, и они раскрываются во влажном воздухе, но ненадолго, до тех пор, пока число термитов не превзойдет число секунд. Ночи все холодней. Даже его ночные кошмары знобило.

Спик лежит рядом с ним и говорит. О мучениях. Ему становится легче, когда он схватывает их в слова и выталкивает из себя вперемешку со стонами и кашлем. Снаружи журчит дождь. Он уже часто болел, но этот приступ пока самый тяжелый. Все началось со жжения, словно ему к правой груди прижали раскаленное железо. Оттуда боль расползлась, острыми уколами достигнув сердца, селезенки, и застряла там, набросилась на верхнюю часть легкого, освоилась в печени. Моя печень! Печень! Спик вновь погрузился в сумеречное состояние.