Убийца подбросил брикет навоза в пламя костра, потом проверил воду в помятом котелке, который висел на треноге над огнём.

– Травы в этом чае уменьшат жажду, которая придёт завтра, – прогудел уроженец Семи Городов. – Мне повезло, что они у меня есть – травы редкие и найти их всё труднее. Моча от них будет густая, как похлёбка, но недолго. Будешь потеть по-прежнему, однако ж это нужно, чтобы…

– Я знаю, – перебил его Скворец. – Мы пробыли достаточно на этом треклятом континенте, чтобы кое-что выучить, глава Пятерни.

Мужчина скользнул взглядом по устраивавшимся на отдых солдатам.

– Всё время об этом забываю, командир. Вы все такие… молодые.

– Как и ты сам, Калам Мехар.

– А что я в своей жизни видел, господин? Едва ли достаточно. Телохранитель Святого фалах’да в Арэне…

– Телохранитель? Зачем подменять слова? Ты был его личным убийцей.

– Я хотел сказать, что мой путь только начался, господин. Ты, твои солдаты – то, что вы видели, то, через что прошли… – Он покачал головой. – Это всё там, в ваших глазах.

Скворец внимательно посмотрел на проводника, молчание затягивалось.

Калам снял котелок с огня и зачерпнул две чашки пахнущего лекарствами отвара, протянул одну командиру.

– Мы догоним их завтра.

– Да ну? Мы тряслись в седле целый день, вдвое быстрей солдатской побежки. И насколько мы нагнали этих треклятых магов? На колокол? Два? Не больше двух. Они используют Пути…

Убийца, нахмурившись, медленно покачал головой.

– Тогда я потерял бы след, господин. Если бы они хоть единожды ступили на Путь, все следы от них стёрлись бы.

– Да. Но они ведут вперёд, без разрывов. Почему?

Калам покосился на огонь.

– Не знаю, господин.

Скворец хлебнул горького чая, поставил жестяную чашку на землю возле убийцы и ушёл.

День сменялся днём, погоня вела их через разбитые ущелья, овраги и пересохшие русла рек. Были найдены ещё трупы, такие же иссушенные фигуры. Калам опознавал их одну за другой: Рениша, чародей Высшего Меанаса; Келугер, жрец-септим Д’рек, Червя Осени; Наркал, боевой маг, посвящённый Фэнера и претендент на титул Смертного меча этого бога; Уллан, одиночница, жрица Солиэль.

Голод и жажда начали взимать дань с преследователей. Лошади пали, их туши освежевали и съели. Выжившие животные исхудали настолько, что выпирали кости. Если бы не следы магов, которые безошибочно вели Калама и остальных от одного скрытого родника к другому, они все погибли бы в этой безжалостной пустыне.

Сэт’алахд Круль, ягг-полукровка, который однажды отбросил Дассема Ультора на полдюжины шагов яростной контратакой с полыхающим благословеньем неведомого бога мечом в руках; Этра, госпожа Пути Рашан; Бирит’эрах, маг Пути Серка, который умел призвать бурю с ясного неба; Геллид, ведьма Пути Тэннес…

Теперь остался лишь один, последний чародей, – по-прежнему впереди, неуловимый. Его присутствие обнаруживали только слабые отпечатки ног.

Преследователей объяла тишина. Тишина Рараку. Она изменила, отточила, закалила их на солнце. Кони были им под стать, тощие и строптивые, неутомимые и с безумным взором.

Скворец не сразу понял, что именно видит в лице Калама, когда тот смотрит на него и солдат, не сразу осознал, что в сощуренных глазах убийцы мелькает недоверие, восхищение и даже страх. Однако и сам Калам изменился. В своих странствиях он никогда не уходил далеко от родных земель, но теперь – будто прошёл вдоль и поперёк целый мир.

Рараку овладела ими всеми.

Вверх по крутому, каменистому руслу, через выветренную расселину с покрытыми пятнами и рытвинами известняковыми стенами – а там, в естественном амфитеатре, сидел, скрестив ноги, и ждал последний маг.

Его одежда превратилась в лохмотья, сам он был истощён, тёмная кожа потрескалась и шелушилась, глаза поблёскивали жёстко и ломко, словно обсидиановые.

Калам натянул поводья так, будто для этого требовалось мучительное усилие. Он повернул коня, встретился взглядом со Скворцом.

– Адаэфон Делат, маг Меанаса, – прохрипел он, потрескавшиеся губы скривились в ухмылке. – Он никогда не был силён, господин. Сомневаюсь, что он окажет сопротивление.

Скворец промолчал. Направил скакуна мимо убийцы и подъехал к чародею.

– Один вопрос, – проговорил маг практически шёпотом, однако его голос ясно разнёсся по амфитеатру.

– Какой?

– Да кто вы такие, во имя Худа?

Скворец приподнял бровь.

– Это важно?

– Мы пересекли всю пустыню Рараку, – произнёс чародей. – По ту сторону этих гор лежит дорога в Г’данисбан. Вы гнали меня по Святой Пустыне… боги, никто такого не стоит. Тем более я!

– С тобой было ещё одиннадцать магов.

Адаэфон Делат пожал плечами.

– Я – моложе всех, и уж точно – здоровее. Но вот и моё тело наконец не выдержало. Не могу идти дальше… – Его тёмные глаза скользнули за спину Скворцу. – Командир, твои солдаты…

– Что с ними?

– Они и больше… и меньше, чем прежде. Уже не те, кем были когда-то. Рараку, господин, сожгла мосты к их прошлому, все до одного – всё ушло. – Маг с удивлением встретил взгляд Скворца. – И они – твои. Сердцем и душой. Они твои.

– Больше, чем ты думаешь, – ответил Скворец. Он повысил голос: – Вал, Скрипач, мы на месте?

– Так точно! – гаркнули оба в один голос.

Скворец увидел, как внезапно напрягся чародей. Миг – и командир обернулся в седле. Калам неподвижно сидел на коне в дюжине шагов позади, пот струился по его лицу. По бокам от него, чуть позади – Скрипач и Вал, арбалеты нацелены на убийцу. Улыбаясь, Скворец вновь повернулся к Адаэфону Делату.

– Вы двое сыграли в удивительную игру. Скрипач почуял тайное общение – царапины на камнях, положение тел, загнутые пальцы – один, три, два, – сколько вам там нужно было для шифра. Можно было всё это закончить ещё неделю назад, но мне стало… любопытно. Одиннадцать магов. Когда первая из них открыла тебе своё тайное знание, которым она не могла воспользоваться, – это был вопрос торговли, попытка отсрочить смерть. Что оставалось другим? Смерть от руки Рараку – или моей. Или… своего рода спасение. Но спасение ли? Кричат ли они внутри тебя, Адаэфон Делат? Стенают ли, пытаясь выбраться из новой тюрьмы? Но всё равно я кое-чего не понимаю. Вся эта ваша игра с Каламом – ради чего?

Иллюзия измождённости медленно спала с мага, открывая взору крепкого, здорового молодого человека. Он выдавил натянутую усмешку.