талого снега. Митрим таил в себе старую силу и множество тайн. Титу захотелось стать одной из них. Умереть здесь, под зловещее перешептывание ветра, вслушиваясь в прощальное биение собственного сердца.

Будто прочитав его мысли, где-то высоко над ними насмешливо закаркал ворон.

– Все. – Тит остановился и решительно оттолкнул от себя воина. Винке отступил, но тут же протянул руки, готовясь поймать своего немощного лорда. – Дальше я не пойду. Или оставь меня, или добей. Но с места я больше не сдвинусь.

Винке пожевал губами. Наверняка совесть и верность боролись внутри него с желанием послушаться и бросить Тита здесь, в копошащейся тьме. Верность – вот главное богатство человеческой души. Получается, в чужих глазах Тит был бедняком. «Боги приберут меня», – хотел сказать воину Тит. Нужно предстать перед их судом: сколько ни бегай, все равно они окажутся быстрее. У человека только два глаза – на стороне богов весь мир, наблюдающий за каждой душой.

– Ступай. – Тит осторожно присел у корней старого вяза, потер переносицу и с наслаждением растянулся на сырой земле. Даже такой короткий путь отнял последние силы. Дождь перешел в морось, но ветер стих, и в наступившей тишине Тит слышал, как стучит в висках кровь. Страх. Тит думал, что победил его много лет назад. Но нет, этот соперник никому не под силу. – Иди, Винке. Отправишь сюда подмогу с лошадьми. Я буду ждать тут, недалеко от тропы. Ты быстрый, успеешь.

Бледное лицо Винке скрывалось во мраке, и Тит не мог видеть, обрадовался парень или огорчился. Последнее – вряд ли. Никто в Горте не любил своего лорда – и Тит полностью разделял их к себе презрение. Сейчас, должно быть, он выглядел особенно жалко: одной ногой в Изнанке, одной – здесь, в гниющей листве. На короткое мгновение Титу захотелось попросить Винке добить его. Достать кинжал, перерезать горло – отомстить за все жизни, которые Тит когда-то забрал. Стоило ему так подумать, как Винке шагнул к нему и остановился в нерешительности. Тит сжал в пригоршне влажную мертвую траву. Вот, значит, как оно будет. Сейчас он отважится, сейчас…

– Хорошо, милорд. Я разведу костер.

Сырые ветви долго не желали разгораться, коптили, выпуская клубы дыма. Но в конце концов огонь победил, и пламя, весело приплясывая, дружелюбно подмигнуло Титу. Винке, помедлив, снял с себя тяжелый плащ и расстелил на земле. Высокий, дородный, он был настолько же смелым, насколько и тупым. Костер мог выдать Тита врагам. Друзей у него здесь не было. Но возражать он не стал – напротив, улыбнулся и протянул скрюченные холодом пальцы к пламени.

Когда Винке устроил его на воняющем потом меху, Тит похлопал своего спасителя по голенищу сапога.

– Ступай. Чем быстрее ты пойдешь, тем быстрее поможешь и мне.

Наконец Винке послушался. Еще раз оглядев сомнительное лежбище, которое он устроил для своего лорда, мужчина, пригнувшись, заторопился прочь. Тьма проглотила его и злорадно оскалилась в лицо Титу. «Теперь ты один.» Вскоре затих, отдаляясь, звук шагов, и лес обратил все взгляды на Тита.

Но он, вместо того чтобы грустить, рассмеялся – так беззаботно, как будто не лежал при смерти, а собирался снова забраться в седло и отправиться на охоту вместе с Норволом. Титу даже почудился перезвон украшающих сбрую колокольчиков и нетерпеливый топот лошадиных копыт. Но Норвол умер – как и все, кого Тит успел полюбить. Он лежал и тяжело дышал, и боль ядом растекалась по телу. Сейчас ему отчаянно хотелось оказаться дома. Не в Горте – но там, где он когда-то был счастлив. Нарвать в пути цветы для Велы. Снова увидеть восходящее над лесом солнце, ощутить вкус медовой настойки и запах жареной дичи.

У него были друзья – и много. Они вместе пировали и хохотали, радуясь силе и молодости. Тит познал любовь. Держал на руках собственное дитя. Его жизнь не была хуже прочих – и уж точно сложилась лучше, чем у людей и воронов, которых он приговорил к смерти. Однако Тит давно все потерял и в глубине души всегда чувствовал себя одиноким. У Митрима не было против него оружия.

Нечего отбирать.

Застоявшуюся тишину разрезало карканье. Ворон не нашел места лучше, чем ветка над головой Тита, и теперь разевал клюв, сообщая всем, кто мог услышать, о своей находке. Тит не видел птицу, но почему-то был уверен, что глаза-бусинки рыщут по земле в поисках лорда-предателя. Якоб тоже ищет – сердце своего отца, то, что питает воронью силу. И обязательно найдет. Большие зеленые глаза все еще смотрели на Тита – и в них не было ничего, кроме ненависти. Безумие отравило Якоба. И ему, уставшему старику, не хотелось бы жить в том мире, который из крови и костей построит молодой ворон.

Тит громко всхлипнул и только тогда понял, что плачет. Холод просачивался даже сквозь мех – пока огонь согревал один бок, второй тем временем промерзал. Кое-как завернувшись в плащ Винке, Тит повернулся лицом к костру. Ощупал рану – вместе с сукровицей на пальцах остался гной, а кожа вокруг воспалилась и горела. Уходя, Винке оставил собранный хворост, но Тит понял, что не в силах встать и подбросить его в огонь. Тело трясло и сжимало в судорогах. Сейчас бы хорошего вина… Вино стало лучшим другом Тита в последние годы. И не было дружбы крепче. Но последние капли из фляги ушли на жалкие попытки Винке очистить рану своего лорда. Лучше бы они разделили вино между собой и умерли там, в Совах, – на две жертвы больше для кровожадных божеств.

Пламя убаюкивало, Тит вглядывался в оранжево-красные всполохи до тех пор, пока не погрузился в лихорадочную дрему. Она вела его по длинным коридорам памяти, и лица всплывали одно за другим – Митрим прокрался в сны Тита и пробудил то, о чем он так усердно пытался забыть.

Багряная ночь вопила в ночное морозное небо звоном колоколов. Тит допоздна сидел с Норволом, а после, когда князь отправился спать, взял лошадь и поехал к Митриму, чтобы обратиться к богам. Напрасно. И мольба Горта о помощи застала Тита стоящим на коленях перед древней пущей.

В этом сне повсюду был огонь – и уже не вороны, а сам Тит сгорал в нем, но никак не мог превратиться в пепел. Сознание плавилось, растекалось внутри пылающей головы, но безжалостно подбрасывало одно воспоминание за другим.

«Пожалуйста, – взмолился Тит. – Пожалуйста, не надо».

Но его просьбы остались без ответа.

Тит снова, как и семнадцать лет назад,