Как получилось, что я снова к этому вернулась? Я попыталась опустить руки, скопировать позу Приянки, но не смогла. Я не могла думать ни о чем другом – только о том, как проходила через это же в лагере – о том, как десять девочек запихнули под один душ, и как веселилась охрана, когда мы вскрикивали от стылой, как лeд, воды и шлепали ногами по цементу, пытаясь согреться.

Мое тело замерло, а сердце колотилось будто из последних сил. Я стояла, пойманная в ловушку страха, и последняя хрупкая нить, которой я защищала свое сердце, оборвалась.

Я осталась лицом к лицу с единственной истиной:

«Я вовсе не в порядке».

Ледяная вода зашипела над головой, в считаные секунды окатив нас. Приянка зарычала, когда ее обдало холодом, но я не могла выдавить ни звука. Тело напряглось, пытаясь сопротивляться обжигающей боли. Студеные струи врезались в мою кожу, словно ножи, но проходила секунда за секундой, и чувствительность начала ослабевать.

Розовая краска медленно смывалась с моих волос, змеясь яркими полосами по плечам и рукам. Она не растворялась, а стекала по плиткам, как кровь по венам, оставляя на них следы. Она не становилась бледнее. Я не могла отвести от нее глаз.

«Я не в порядке».

Эти слова проплывали в моем сознании, искрились силой, превращаясь в нечто большее. Нечто новое. Я не обязана быть в порядке.

Дома у родителей была ваза, которая хранилась в нашей семье уже много лет. Представляю, как она стоит на полке в гостиной, сверкая в теплых лучах послеполуденного солнца. Она была не похожа на другие предметы искусства, которые были у нас. Очень, очень давно бабушка моей бабушки уронила ее, и ваза разбилась на куски. Но вместо того, чтобы смести осколки в совок и выкинуть, вазу отослали какому-то мастеру. Она вернулась через несколько месяцев, собранная с помощью метода кинцуги, когда осколки соединяют друг с другом полосками расплавленного драгоценного металла или лака с золотым порошком.

Шрамы, напоминавшие о том, что случилось, не исчезали, никто не старался склеить осколки так, чтобы сделать швы незаметными. Теперь в них сияли золотые ручейки – разбитая вещь становилась прекраснее целой.

Я вспомнила, что часто думала об этом, когда была еще маленькой: если бы наши шрамы можно было исцелять так же, мы никогда не пытались бы их скрывать или стирать. Тогда я не понимала, что мы не всегда носим шрамы на коже, некоторые из них скрываются глубоко под ней, невидимые для остального мира. И они продолжают болеть, даже когда мы надеваем радостные маски, даже когда мы убеждаем других, что мы в порядке.

Моя семья отказалась от меня.

Я сбежала из реабилитационного лагеря, где меня пытались убить.

Охотники за головами, СПП, солдаты, автомобильные аварии, облавы, смерть – я пережила это всe.

Я выжила, а многие – нет. И если я не смогу хотя бы признать то, через что я прошла, никогда не смогу спасти других от чего-то похожего.

Я держалась на ногах. Я дышала. Я не была в порядке, но я была сильной. И я собиралась использовать все свои силы, до последней капли, чтобы вытащить нас отсюда.

Струи воды превратились в мелкие брызги, постепенно иссякли. Приянка поежилась, но я не доставила Гилберт удовольствия видеть мои страдания – хватит с нее. Вторая тюремщица швырнула нам два одинаковых комплекта бежевой формы и кроссовки. Никаких полотенец. Когда я наконец оделась, форма совершенно промокла. Я закатала рукава и штанины. Приянка выглядела так, будто ей выдали детскую одежду.

– Обувь не по размеру, – пожаловалась она.

– Не важно, – небрежно бросила Гилберт. – Вам повезет, если это зверье снаружи вам их вообще оставит.

Мы с Приянкой переглянулись.

А женщина рассмеялась.

Гилберт подвела нас к двойным дверям на другом конце комнаты, пинком распахнула одну и кивнула. Она так и не вернула пистолет в кобуру. Я почувствовала, как ствол задел мое мокрое плечо, когда я прошла мимо и оказалась в очередном полутемном коридоре. В нос ударил резкий запах – навоз и какая-то гниль.

В последнюю секунду охранница выбросила вперед руку, не давая Приянке пройти.

– Возможно, нам приказали не убивать вас, но это не значит, что мы обязаны помешать таким, как вы, убивать друг друга. Не забывайте об этом.

– Леди, у вас целая жизнь впереди, чтобы быть сволочью, – сказала Приянка. – Не забывайте иногда делать перерыв.

Я вытащила ее наружу, пока Гилберт не ударила ее пистолетом по лицу. Мы обе замерли, когда обе тюремщицы, вместо того, чтобы последовать за нами, закрыли и заперли дверь.

Камеры на потолке то и дело испускали вспышки энергии. Приянка, должно быть, тоже почувствовала их, потому что смотрела вниз и молчала. Я осмотрела ее, выискивая свежие порезы или ушибы, но она, похоже, не пострадала – лишь по-прежнему излучала обжигающий гнев.

– Порядок? – прошептала я.

– В допустимых пределах, – прошептала она в ответ. – Правда, все так же готова прошибить дыру в цементе.

Когда за нами захлопнулась дверь, оставался только один путь. Мы двинулись по коридору, который начал постепенно подниматься вверх. Я высматривала дверь или окно, откуда мог бы появиться Роман.

Коридор вывел нас к площадке, покрытой чем-то вроде густой черной грязи, к клетке, окруженной сеткой, которая отделяла нас от царившего за ней ада. Стены вздымались высоко над нами, и возникало ощущение, что мы на каком-то стадионе. Но трибун не было, только два уровня – покрытый грязью пол и соединенные друг с другом металлические переходы на высоте в несколько десятков метров. Верхний уровень патрулировали вооруженные мужчины и женщины. Некоторые занимали постоянные наблюдательные посты, отслеживая перемещение «пси» своими автоматическими винтовками.

Нижняя площадка представляла собой унылое зрелище. Не было никаких постоянных построек, только грязно-белые палатки – такие ООН раздавала бездомным семьям, пока те не смогут вернуться к «традиционному» образу жизни. Палатки стояли небольшими скоплениями, тут и там, одно из скоплений казалось разросшимся, словно оно мутировало и поглотило все близлежащие.

На другой стороне клетки столпились «пси», подавляющая масса со свежевыбритыми головами и незажившими послеоперационными шрамами. Кто бы ни проводил эти операции, явно не ставил целью сделать маленький надрез, через который обычно вживляли устройство. Шрамы были длинными и неровными, проходящими по всему черепу.

Один из детей начал трясти решетку. Остальные быстро присоединились к нему, и металлический лязг зазвучал так, будто стая волков с нетерпением ожидает новую порцию корма.

Не обращая на них внимания, я взяла Приянку за руку.

– Роман…

– Я знаю, – сказала она.

– Ты изменила его запись? – выдохнула я.

– Да, но не знаю, успела ли я… Когда мы вошли, его увели в другую дверь – судя по всему, мальчиков обрабатывают отдельно. Может, он прошел быстрее, или ему тоже пришлось ждать своей очереди. Я просто… не знаю.