Чулл ей не требовался – у Макоба были лишние, поскольку часть его фургонов сгорела.

– Продать фургон? Ха! Отчего бы просто не украсть его у меня?

– Твлакв, хватит выделываться. Тебе нужны мои деньги или нет?

– Пять сапфировых броумов, – рявкнул он. – И не торгуйся – это грабительская цена.

Она не знала, так ли это на самом деле, но могла себе это позволить. Сфер у нее было достаточно, хоть бо́льшая часть и потускнела.

– Паршунов не отдам, – заявил Твлакв.

– Оставь их себе.

Придется поговорить со старшим караванщиком по поводу обуви и одежды для слуг.

Она пошла прочь, намереваясь отыскать чулла среди лишних зверей Макоба, и миновала караванщиков, собравшихся у одного из погребальных костров. Люди Ватаха бросили в огонь последний труп – кого-то своего – и отступили, вытирая лбы.

Темноглазая караванщица подошла к бывшему дезертиру – одноглазому коротышке, который заговорил во время речи Шаллан, – и протянула ему лист бумаги. Тот взял лист, поскреб бороду и продемонстрировал остальным. Это была молитва, состоявшая из знакомых глифов, но не тех, что обозначали скорбь, как предполагала Шаллан. Это была благодарственная молитва.

Бывшие дезертиры собрались у костра, разглядывая молитву. Потом повернулись и посмотрели на караванщиков, словно впервые их увидели. Два десятка людей стояли молча в ночной тиши; у кого-то были слезы на щеках, кто-то держал за руку ребенка. Шаллан до этого не замечала детей, но не удивилась им. Торговцы проводили жизнь в пути, и семьи странствовали вместе с ними.

Девушка остановилась перед караванщиками, большей частью скрытыми тьмой. Дезертиры, похоже, не знали, как следует вести себя в окружении созвездия благодарных глаз и блестящих слез. Наконец они зажгли молитву. Шаллан склонила голову, как и они, как и все, кто наблюдал за происходящим.

Когда она ушла, бывшие дезертиры стояли, выпрямив спины, и смотрели, как пепел молитвы поднимается к Всемогущему.

Каладин наблюдал за оконными ставнями, которые то и дело вздрагивали.

Первое затишье. Да, где-то далеко буря продолжала выть, ветер задувал через какую-то расщелину, однако поблизости все оставалось спокойно.

Вдруг все содрогнулось. Ставень яростно задребезжал в оконной раме. Он трясся и трясся, сквозь щели просачивалась вода. Там, в темном хаосе Великой бури, скрывалось нечто. Оно билось и колотилось в окно, желая проникнуть внутрь.

На улице полыхнуло, капли воды заблестели. Еще вспышка.

Потом снаружи все залило светом – ровным, точно сияние сфер, с красноватым оттенком. По какой-то непонятной Каладину причине ему на ум пришел образ чьих-то глаз. Зачарованный, он протянул руку к щеколде, чтобы открыть окно и посмотреть, что там.

– Этот ставень давно пора отремонтировать, – раздраженно заметил король Элокар.

Свет погас. Дребезжание утихло. Каладин моргнул и опустил руку.

– Кто-нибудь, напомните мне, чтобы я попросил Накаля заняться им, – сказал Элокар, не переставая расхаживать мимо своей кушетки. – Ставень не должен протекать. Это королевский дворец, а не деревенская таверна!

– Мы позаботимся о том, чтобы его отремонтировали, – ответил Адолин.

Он сидел в кресле у камина и листал книгу, заполненную рисунками. В соседнем кресле устроился его брат, сложив руки на коленях. Наверное, у него все тело болело после тренировок, но он не подавал вида. Ренарин достал из кармана маленькую коробочку и вертел ее в руках: открывал, поворачивал, тер стенки и закрывал крышку со щелчком. Он повторял это снова и снова.

При этом его глаза, казалось, смотрели в пустоту. Похоже, он часто так делал.

Элокар продолжал ходить из угла в угол. Идрин – глава королевской гвардии – стоял неподалеку, выпрямив спину, устремив перед собой взгляд зеленых глаз. Темнокожий для алети – возможно, в его жилах текла доля азирской крови, – он носил окладистую бороду.

Люди из Четвертого моста дежурили вместе с его людьми, как и предложил Далинар, и пока что Каладин был под впечатлением от этого человека и его подчиненных. Однако, когда звучали горны, призывавшие отправляться в вылазку на плато, Идрин поворачивался на звук и на его лице читалась тоска. Он хотел сражаться. После предательства Садеаса многие солдаты в лагере словно ждали шанса доказать, что армия Далинара по-прежнему сильна.

Снаружи грохот не затихал. Странно не мерзнуть во время Великой бури – в казарме всегда было прохладно. Эта комната хорошо обогревалась, хотя и не огнем. Вместо пламени в камине лежал рубин размером с кулак Каладина. Такого самосвета хватило бы для того, чтобы кормить весь его родной город на протяжении нескольких недель.

Капитан отошел от окна и неторопливо направился к камину под предлогом осмотра самосвета. На самом деле он хотел подглядеть, что за фолио листает Адолин. Многие мужчины отказывались даже смотреть на книги, считая их противоречащими самой идее мужественности. Принца это как будто не заботило. Любопытно.

Приближаясь к камину, Каладин прошел мимо двери в расположенную рядом комнату, куда удалились в преддверии бури Далинар и Навани. Он хотел отправить с ними охранника. Те отказались.

«По крайней мере, в комнату можно попасть лишь через эту дверь, – подумал юноша. – Там даже окон нет». Если и на этот раз появятся слова на стене, он будет уверен в том, что дело не в посторонних.

Каладин наклонился, изучая рубин в очаге. Самосвет был заключен в проволочный каркас и излучал такое сильное тепло, что на его лице выступил пот. Вот же буря! Рубин такой огромный, что, будучи заряженным, должен был ослепить смотрящего. Но капитан прозревал его до самого центра и видел, как внутри движется буресвет.

Люди считали, что свечение самосветов ровное и спокойное, но таким оно лишь казалось по сравнению с мерцающим пламенем свечей. Заглянув в сердце камня, можно увидеть, как там вихрится светящийся хаос, подобный разыгравшейся буре. Внутри было неспокойно. Он мог в этом поклясться шквалом и бризом.

– Полагаю, ты раньше не видел обогревающих фабриалей? – спросил Ренарин.