Очнулся Васин от боли. Теряя сознание, он не успел отвернуть лицо от приближающегося пола.

— Мать честная, башка-то как болит… — процедил сквозь зубы Васин, ощупывая сильно распухший нос. — Ну и влип ты, полковник… Полковник?.. — сам себя тихо переспросил Куликов-Васин.

«Влип ты, полковник Васин», — услужливо повторила память.

Васин схватился одной рукой за затылок, другой за нос и так стал расхаживать по камере, бормоча:

— Еп… да как это?.. Подожди, не понял… Ох, еп… Васин, полковник Васин?! Ох, да еп!!..

Перед глазами, словно живые, всплывали картинки из прошлого. Его прошлого! Васин старался не дышать, чтобы, не дай Бог, не упустить, а, наоборот, подольше задержать фантастическую для него реальность, реальность его недавнего прошлого.

В одно мгновение всей той относительной безмятежности, в которой находился полковник последнее время, как не бывало.

Он виновен в убийстве Тани Холод! Это он, полковник Васин, послал Юрия Королева с «дипломатом»! Королева, естественно, взяли люди Ваганова и подменили «дипломат»…

Ваганов сделал Королеву новые документы, по которым Юрий значился капитаном Советской Армии, служившим в ЗГВ. Но полковник Васин уговорил бывшего диссидента пойти против интересов генерала, недооценив всесильность разведки заместителя командующего.

Полковник Васин не знал, сколько простоял на одном месте, после того как случилось озарение. Он вдруг почувствовал, что одна его нога совершенно замерзла — с нее слетел тапочек, и теперь эта босая нога заходилась от холода на каменных плитах старинного монастырского пола. Как раз в этот момент он услышал, что в коридоре звенят ключами, значит, время завтракать.

Заключенный псих в серой робе, сутулый и с потухшим взглядом, войдя в камеру, вручил ему тарелку с кашей и кружку жидкого, едва теплого чая. Контролер стоял в дверях, позвякивая связкой ключей, и без всякого интереса поглядывал на Васина.

После того как завтрак доставили и дверь камеры была закрыта, Васин, взяв тарелку, лег на кровать, чтобы согреть озябшую ногу. Без всякого желания он стал запихивать в себя эту кашу из непонятного состава смешанных круп. Он постепенно приходил в себя от первого удара нахлынувших воспоминаний.

Васин глотал кашу, едва жуя, и чуть не подавился чем-то огромным, как ему показалось, и отвратительным, вдруг очутившимся у него во рту. Васин с омерзением подумал, что это мышь, и выплюнул на ложку. Он с удивлением разглядывал довольно большой кусок тряпки, скатанной в трубочку, и ему показалось, что все это неспроста.

Васин начал осторожно разворачивать тряпицу, и действительно, с внутренней стороны стали появляться буквы, написанные шариковой ручкой. Это была записка, предназначавшаяся ему. Развернув до конца, он прочел: «Будь осторожен, память губит, если произошли изменения — стучи в дверь. Друг».

Васин чуть не подпрыгнул на кровати, сбросив тарелку на пол. Значит, он здесь не один, значит, кто-то есть еще, кто, по крайней мере, знает о нем. «Стучи в дверь». Зачем? Сигнал для «друга», что он пришел в себя? Да, бесспорно так…

Васин, соскочив с кровати, несколько раз быстро прошелся босыми ногами по камере туда-сюда, как ходил уже долгие-долгие дни. Волнение нарастало, мысли наскакивали одна на другую: стучать нужно непременно сейчас, а под каким предлогом? Единственный вразумительный предлог: «Я хочу прогуляться, подышать воздухом». Может быть, сказаться больным? Предположим, у меня вдруг начинает развиваться, как она называется, эта зараза? Кажется, клаустрофобия — боязнь закрытого пространства. Пусть будет так…

И Васин алюминиевой тарелкой принялся стучать в оцинкованные металлические листы, которыми была обита деревянная дверь его камеры.

Через несколько секунд он услышал в коридоре приближающиеся шаги. Квадратное окошечко в двери открылось, и сквозь маленькие прутья решетки Васин увидел внимательный глаз, смотревший на него из коридора.

— В чем дело, больной? — услышал Васин вопрос.

— Да вот стучу, — не нашел ответить ничего иного полковник.

— Что надо?

— Почему все время держат взаперти, я хочу прогуляться! Я боюсь этих стен, они давят меня, мне нужен простор, сейчас же выпустите! — заколотил он опять кулаком в дверь.

— Я тебя понял, понял, — был Васину ответ. — Ты хорошо позавтракал? Съел все до конца? Ты слышишь, больной?

— Да, это ты написал?

— Будь осторожен. Постараюсь сделать так, чтоб мы встретились во дворе. Скажи, что хочешь разгребать снег. — И окошечко закрылось.

Полковник Васин ликовал. Только что он был в таком состоянии, что, если бы ему подвернулся под руку какой-нибудь острый предмет, он мог бы не раздумывая всадить его в свое сердце или вскрыть вены, до того мучительной была тяжесть воспоминаний. И вдруг появилась надежда. Он здесь не один, и ему хотят помочь!

Однако этот человек за дверью был прав: нужно уничтожить записку. И как ни было противно, Васину пришлось ее сжевать. В ведро с парашей бросать опасно, а умывальника в камере не было. Зарешеченное окно застеклено.

Кое-как Васин прожевал эту записку. И вскоре услышал, что дверь камеры открывается. На пороге появился контролер с миловидной медсестрой Ниной.

— Говорят, вы стучали? — спросила медсестра. — Что-нибудь нужно?

— Да. Я хочу на улицу, прямо сейчас! Я здесь страшно замерз, и потом, стены… Они мокрые, скользкие и липкие! Они на меня давят и не дают уснуть. Не надо мне никаких успокоительных, только прошу разрешить по нескольку часов гулять на улице, ведь это пойдет мне на пользу, верно? Я же не сумасшедший, дорогая медсестричка! У меня просто небольшие неполадки с памятью, ведь так? Почему же тогда меня не выпускают?

— Я скажу главврачу, вам непременно будет разрешено гулять, — ответила медсестра.

— И скажите, что мне нельзя без физических нагрузок, я ведь штангист, а без нагрузок мое сердце может просто не выдержать, вы наверное этого не знаете, а я прекрасно знаю. Как бы мне хотелось сейчас помахать лопатой или топором, с каким удовольствием сейчас пилил бы дрова, таскал…

— Да, вы настоящий Самсон, не зря вас родители так назвали, — мило улыбнулась медсестра и вместе с контролером удалилась из камеры.

Где-то через час пришел тот же самый контролер, принес рваный, грязный бушлат и старую цигейковую шапку с белым вафельным полотенцем вместо шарфа.

— Одевайся, Самсон, будешь снег разгребать вместе со всеми…

Васин нахлобучил на голову шапку и через несколько минут был уже во дворе.

Он блаженно сощурился от яркого зимнего солнца, от белизны выпавшего за ночь снега. Во дворе уже работали человек пятнадцать психов: кто лопатами, кто метлами разгребали снег и на носилках, сопровождаемые контролерами и медсестрами, тащили его к металлическим воротам с протянутой поверху колючей проволокой, и там неподалеку, за воротами, этот снег вываливали.