Дым и туман, окутавшие с этого момента поле битвы, затмили для историков и некоторые детали сражения. В полдень или даже ближе к вечеру на левом фланге Валленштейна появился Паппенгейм и сразу же смял уже побеждавших шведов, отбросив их обратно за ров, который они с таким трудом заняли. Где-то во время этой стремительной атаки Паппенгейму прострелили легкое, и его, захлебывавшегося кровью, увезли умирать в Лейпциг. Около полудня многие видели, как по полю битвы метался конь шведского короля, без всадника, обезумевший от кровавой раны в шее. Имперцы орали, что король убит. Октавио Пикколомини клялся, будто видел его лежащим на земле. Хольк радовался этой вести. Но шведские офицеры не верили или не хотели верить. Однако вездесущий король уже больше не командовал боем, а это могло означать только одно — он погиб.

Возглавил битву герцог Бернхард Саксен-Веймарский. На правом фланге шведы снова начали громить Валленштейна, оттесняя его людей к горящему Лютцену. Разъяренные гибелью своего короля, они захватили батареи у мельниц и снова вышибли имперцев изо рва, обратив кавалерию Паппенгейма в бегство. Октавио Пикколомини потерял трех коней, пытаясь остановить кавалеристов; он получил семь пулевых ранений, но даже не взглянул на них. С наступлением ночи Валленштейн, у которого внезапно разболелась нога из-за застарелой подагры, отошел, пользуясь темнотой, к Галле. Его люди как подкошенные рухнули на землю и моментально заснули, а сам Валленштейн всю ночь посылал разведчиков выяснять, сколько человек уцелело для продолжения битвы. Английский капитан, спавший во рве, уткнувшись головой в теплый бок лошади, когда его разбудили, насчитал трех офицеров, лежавших неподалеку. Он и занес их в число выживших. А если и еще кто-то выжил, то капитан их все равно потерял[904]. Не осталось ни одной обозной лошади, перевозить уцелевшие пушки, боеприпасы и снаряжение было не на чем, и лишь один Хольк верил в то, что победила имперская армия[905].

В кромешной ноябрьской темноте шведы все-таки отыскали своего короля. Он получил смертельную пулевую рану между ухом и правым глазом, которая его и погубила. Но у него было множество и других ранений: удар кинжалом, выстрел в бок, два — в руку и один, вызвавший подозрения о предательстве, — в спину. Он лежал на вражеской стороне рва, голый, под грудой других мертвых тел. В тот день весь лагерь: шведы и немцы, шотландцы, англичане и ирландцы, поляки, французы и голландцы, наемники и его подданные — оплакивал погибшего в бою короля[906].

«Он думал, что под ним не потонет ни один корабль», — говорил сэр Томас Роу, и в этом победоносном году так считала вся Европа. И друзья и враги не могли даже представить себе шведского короля мертвым. Первые вести от протестантов под Лютценом скрыли факт его гибели, а Бернхард Саксен-Веймарский сообщил лишь о том, что король ранен[907]. Канцлер Оксеншерна узнал страшную правду только 21 ноября и впервые в своей жизни провел бессонную ночь[908]. Королеве стало известно о гибели супруга на пути в Швецию. В Вене Фердинанд испытывал смешанные чувства — и облегчения и печали[909]. Несмотря ни на что, он восхищался шведским королем, сделавшим для протестантов то, что безуспешно пытался совершить для католиков император. В Страсбурге и мужчины и женщины, никогда не видевшие в глаза короля Швеции, рыдали на заупокойной службе[910]. Его тело пронесли на руках до Вайсенфельса. И мертвый он был окружен дорогими сердцу кавалерией и армией[911].

Что бы ни думали современники и потомки о мотивах, которые двигали им, он был великим человеком, и этого никто не мог отрицать, да и не отрицал. Но после кратковременного шока, вызванного его гибелью, союзники в большинстве своем испытывали облегчение. Ходили даже слухи, будто короля застрелил кто-то из его же окружения или по приказу Ришелье. Судьба его так оберегала, что многие просто не верили в то, что он может погибнуть на поле боя как обыкновенный солдат. Другие видели в этом Божий перст: вроде как Всевышний решил, что он перестал быть освободителем Германии, превратившись в ее завоевателя.

Думали ли таким же образом его германские союзники? Разве он не был всегда завоевателем? Он остановил Фердинанда, чего сделать прежде никому не удавалось, но Густав Адольф за свои деяния запросил слишком высокую цену. Большинство немцев жертвовали религиозной свободой ради сохранения мира на своих землях, покорились императорской тирании, и их протест был слаб, нерешителен и даже труслив. Но немцы сделали свой выбор, и как бы ни презирал их крутой швед за то, что они не встали на защиту религии, он должен был понимать: принимать решение надо было им, а не ему. Густав Адольф произвел на свет невольных героев и невольных жертв, ими стали курфюрсты Бранденбурга и Саксонии, тридцать тысяч жителей Магдебурга. Он снова поднял на щит дело протестантов, пробудил колокольный набат по всей Германии, наполнил сердца людей надеждой и благодарностью, а глаза — слезами. Но когда колокола смолкли, а «золотой король» отошел в мир иной, осталось ли что-то, чему можно было бы радоваться? Битва при Брейтенфельде дорого обошлась Саксонии: ее население резко сократилось из-за голода, чумы и массовой гибели домашнего скота и деградации сельского хозяйства[912]. Паппенгейм дотла спалил Магдебург, когда покидал разрушенный город весной 1632 года: шведским войскам пришлось разделить участь немногих уцелевших горожан, ютившихся в подвалах и землянках, вырытых посреди руин[913]. Эльзасский город Хагенау за восемнадцать месяцев трижды подвергался оккупации. «Сначала синие, потом красные, а теперь и желтые мундиры, — говорили бюргеры. — Господи, сжалься над нами»[914]. Во Франкфурте-на-Одере после сражения на улицах продолжали лежать разлагающиеся трупы имперцев, и в городе начался мор[915]. Чума поразила Штеттин и Шпандау, Дурлах, Лорх и Вюрцбург, всю провинцию Вюртемберг; в Бамберге люди умирали прямо на улицах. Народ голодал по обоим берегам Рейна, крестьяне шли в Майнц, чтобы заработать на кусок хлеба на строительстве фортификационных сооружений[916]. Урожай в 1632 году обещал быть неплохим, но в Баварии и Швабии войска вытоптали его. В Баварии не оставалось зерна ни для помола, ни для посева. Из-за голода и чумы вымирали целые деревни. Бешеные собаки нападали на людей, и власти вынуждены были организовать охоту на них. Голодные волки вышли из лесов, рыскали по опустевшим селениям, пожирая и мертвых и умирающих[917]. В Нюрнберге, переполненном беженцами, каждый день хоронили до ста человек[918].