Единственным, что нарушало тишину в зале, были рыдания, доносящиеся со свидетельского места. Пью вынул большой белый платок и протянул его свидетельнице.

— Соберитесь с силами, миссис Бакли, — сказал он. — Вам нужно ответить всего на один вопрос. Я снова заявляю, что вы совершили оба этих убийства. Это правда?

Розалинда Бакли по-прежнему не отвечала.

— Я спрашиваю еще раз, миссис Бакли, — теперь Пью говорил с ней так, будто утешал плачущего ребенка. — Это правда?

Розалинда Бакли подняла взгляд на судью.

— Я должна ответить на этот вопрос, милорд?

Судья Браун хорошо знал законы.

— Вы не обязаны обвинять себя, миссис Бакли, — твердо сказал он. — У вас есть право хранить молчание, если хотите.

Розалинда Бакли опустила глаза. Еще раз вытерла их платком. Пауэрскорт заметил, что все вокруг затаили дыхание.

— Да, — наконец прошептала она, — почти все это правда.

Вдруг со скамьи подсудимых раздался крик. Пускай Хорас Бакли и не хотел умирать, но в этот момент он не чувствовал ничего, кроме всеподавляющей жалости к жене.

— Нет! Нет! — закричал он. — Это неправда! Неправда! Это я их убил! Обоих! Пожалуйста, верьте мне!

— Тишина в зале! Уведите обвиняемого! Заприте его!

Позже сэр Руфус вынужден был признать, что никогда еще не видел судью Брауна в таком гневе. Когда Хораса Алоизиуса Бакли выводили из зала, он плакал. Миссис Бакли была в полуобмороке. Судья в очередной раз поднял свой молоточек и яростно обрушил его на стол.

— Заседание откладывается до трех часов дня, — объявил он. — Сэр Руфус, мистер Пью, инспектор Максуэлл, старший инспектор Уилсон — я попрошу всех вас прибыть ко мне в кабинет ровно в половине второго.

Первый американец явился к Уильяму Аларику Пайперу незадолго до десяти. Корнелиус Скотман с недоверием воззрился на новую вывеску над входом в галерею. Еще более недоверчивым взглядом он наградил самого Пайпера, лично вышедшего ему навстречу.

— Как мило с вашей стороны навестить нас в столь ранний час, мистер Скотман. Обратите внимание, — он эффектным жестом указал на слова «Галерея Солсбери», — новая фирма, подобно мифическому фениксу, восстанет из пепла старой. Но входите же, мистер Скотман, у меня есть что вам рассказать и показать. Я не бездельничал со дня нашей последней встречи.

Пайпер усадил американца в своем маленьком кабинете. Он поведал ему о предательстве Декурси, о том, как партнерство, основанное на доверии, лопнуло по вине этого негодяя. Он поведал Скотману о том, что все контакты с художником, подделывавшим картины, осуществлялись только самим Декурси; о том, как фальшивки поступали в галерею, спрятанные в общем потоке картин; о том, как Декурси рассказывал ему, что обнаружил эти полотна в загородных особняках, владельцы которых находятся в стесненных обстоятельствах и потому согласились расстаться с долей фамильного наследия.

— Я думаю, мистер Скотман, — продолжал Пайпер, — что даже в Америке, этой стране свободы и огромных возможностей, гнилое яблоко иногда умудряется попасть в кадушку и испортить все ее содержимое. Буду счастлив, если это не так. Я очень надеюсь, что вам в своей стране не доведется столкнуться со столь гнусным предательством, что подобное может произойти только в нашей декадентской, прогнившей Европе.

Пайпер сокрушенно покачал головой. Скотман не слишком ясно представлял себе, что означает слово «декадентский», однако не мог не признать, что и его соотечественники порой бывают способны на низкие поступки.

— Боюсь, мистер Пайпер, — сказал он, — что даже в Америке мы почти ежедневно сталкиваемся с таким поведением. Считается, что богатство в моей стране должно быть наградой за честность и упорный труд. Однако многие пытаются заполучить его с помощью лжи и обмана.

Такое криводушие заокеанских жителей, казалось, весьма огорчило Пайпера.

— Как это печально, мистер Скотман! Но дела должны идти своим чередом. Человек должен работать. Он должен выполнять свой долг, следовать своему призванию. Пойдемте наверх, я хочу вам кое-что показать.

Пайпер первым поднялся в маленький зал на верхнем этаже. Там уже покоились на мольбертах шесть картин; на обнаженные женские тела падал мягкий свет.

— Смотрите, мистер Скотман, — сказал он, — вот подлинник вашей «Спящей Венеры» Джорджоне. Без моего ведома этот подлец Декурси отправил ее в свою подпольную мастерскую и изготовил копию. Она стоит напротив.

Две обнаженных Венеры мирно спали в лучах летнего солнца неподалеку от итальянской деревушки. Скотман внимательно осмотрел обеих.

— Разумеется, от фальшивки я избавлюсь, — заметил Пайпер, набрасывая покрывало на работу Орландо Блейна. — А вот первые четыре из тех одиннадцати картин, которые вы заказывали дополнительно.

Еще четыре нагие красавицы — одни пышные, другие постройнее — дремали на кроватях и диванах, услаждая взор Корнелиуса Скотмана. Он уже видел, как эти полотна висят на стенах его новой галереи, пристройки к основному дому. И предвкушал, как после долгого трудового дня заглянет туда, чтобы отдохнуть душой, любуясь на свои сокровища.

— Не выбрасывайте фальшивку, мистер Пайпер, — сказал он. — Эта дамочка так красива, что я с удовольствием оставлю ее себе в двух экземплярах. — Он поразмыслил несколько секунд. — Продолжайте, мистер Пайпер, — добавил он. — И дайте мне знать, когда доберетесь до дюжины.

Без четверти три, за пятнадцать минут до открытия очередного заседания, зал суда был уже полон. Пауэрскорт занял свое место за спиной Чарлза Огастеса Пью, между Джонни Фицджеральдом и леди Люси. Двумя рядами дальше сидели Орландо Блейн и Имоджин Фоукс: они тоже хотели присутствовать при развязке. Букмекер на местах для прессы, набитых газетчиками не менее плотно, чем на утреннем заседании, подсчитывал свои убытки. Хорас Алоизиус Бакли на скамье подсудимых выглядел так, словно самообладание под конец все-таки ему изменило. Он не сводил глаз с жены, которая сидела всего в каких-нибудь пятнадцати футах от него под охраной двух кряжистых полицейских. Ни Пью, ни сэра Руфуса Фитча в зале не было. Старший инспектор Уилсон и инспектор Максуэлл также пока отсутствовали. Секретарь около судейского стола с подозрением глядел на собравшихся, которые болтали друг с дружкой, точно находились не в государственном учреждении, а на трибуне ипподрома «Аскот» близ Виндзора.

Без пяти три в дверях показались присяжные. Они не спеша уселись на скамью для жюри. Это было их последнее появление на публике. Две минуты спустя свои места заняли двое юристов — у обоих был весьма торжественный вид.

— Уважаемые члены жюри! — начал судья Браун, глядя на двенадцать добропорядочных граждан. — Наше дело оказалось весьма необычным. Благодарю вас за то внимание и терпение, которое вы проявили, выслушивая свидетелей. Однако неожиданности еще не кончились. — Судья Браун сделал паузу и полистал лежащие перед ним бумаги. — Сегодня в перерыве представитель Ее Величества сообщил мне, что корона снимает с подсудимого свои обвинения. Вы не услышите заключительной речи от сэра Руфуса Фитча. В данных обстоятельствах будет только справедливо, если и мистер Пью воздержится от своего выступления.