Хопкин практически не сомневался, что его потчуют беззастенчивой ложью. Он не понимал, как Пайпер мог не знать о том, что делал Декурси. Он не понимал, как инструкции по созданию фальшивок могли поступать в Норфолк без участия обоих компаньонов. Будь этот мир совершенным, он вышвырнул бы Уильяма Аларика Пайпера из своего кабинета и бросил на растерзание волкам. Однако, как грустно напомнил себе Грегори Хопкин, слушая брань, которой с видом оскорбленной невинности осыпал Декурси его компаньон, наш мир отнюдь не совершенен. Как и в любом подобном сообществе, в лондонских кругах профессионалов от искусства больше всего на свете боялись скандала. Торговцы картинами и владельцы художественных галерей гораздо лучше своих клиентов знали о том, сколь тонка грань, отделяющая фальшивого Ван Дейка от настоящего или подлинного Тициана от талантливой копии Орландо Блейна. Вся их предпринимательская деятельность строилась на доверии. Покупателям внушали уважение элегантные кабинеты, прекрасные костюмы, вежливые голоса продавцов из высших классов английского общества. Их всеми возможными способами убеждали в том, что в мире искусства властвуют высочайшие нравственные нормы и обману здесь попросту нет места.

Если разразится скандал, весь лондонский рынок искусства будет повергнут в хаос. Клиенты отправятся в другие города — Париж или Рим. Американцы, которые оживили рынок, подняв цены на Олд-Бонд-стрит до немыслимых высот, тоже отправятся куда-нибудь еще. Никто больше не поверит на слово лондонским торговцам и искусствоведам. На них надолго ляжет каинова печать. Если они и восстановят свою репутацию, это произойдет лишь спустя много лет. Хопкин вынужден был признаться себе, что проблемы с первыми двумя американцами Пайпер решил довольно ловко. Но третий заплатил ему больше всех. Восемьдесят пять тысяч фунтов за Рафаэля — на данный момент это был мировой рекорд. Да еще пятнадцать тысяч за Орландо Блейна, замаскированного под Гейнсборо. Так что Уильяма Маккракена следовало умиротворить любой ценой.

Первый обмен мнениями нельзя было назвать многообещающим.

— Что будем делать с этими паршивыми подделками? — спросил Маккракен, теперь уже не просто богатый заграничный посетитель Национальной галереи, а настоящий железнодорожный магнат, безжалостный миллионер. Развернув картины, он поставил их на стул рядом с собой.

Пайпер снова воспроизвел свой отработанный монолог о том, как гнилое яблоко было удалено из кадушки, нарыв вскрыт, авгиевы конюшни очищены и как вследствие этого перед «Галереей Солсбери» засияло новое будущее.

— Утром я встречался с юристами, — сообщил Маккракен. — Эта штука, — он указал на Гейнсборо, скромно дожидающегося на стуле своей участи, — фальшивка.

— Позвольте мне уверить вас, мистер Маккракен, — директор Национальной галереи решил, что миллионер может лучше отнестись к словам человека с чистыми руками, — что, если вы пожелаете аннулировать сделку, мистер Пайпер немедленно вернет все ваши деньги.

— У меня готов чек, мистер Маккракен. Выписанный на ваше имя. — Пайпер выудил из кармана чек на пятнадцать тысяч фунтов и положил его на стол.

— Подумаешь, мелочь, — огрызнулся Уильям Маккракен. — Вы содрали с меня восемьдесят пять тысяч фунтов за другую подделку, которую состряпал по вашему заказу тот художник в Норфолке.

— Этот Рафаэль — не подделка, мистер Маккракен. Он настоящий, — сказал Уильям Аларик Пайпер.

— После того что мы услышали за последние несколько дней в суде, джентльмены, — голос Маккракена звучал презрительно, — ни одно жюри присяжных в мире невозможно будет убедить, что он настоящий.

— Я не стал бы утверждать это так категорически, — осторожно заметил Пайпер. — В любом случае я подготовил и другой чек — на восемьдесят пять тысяч фунтов. — Точно банкомет, сдающий карты, Пайпер положил второй чек рядом с первым.

— Это вполне разумное предложение, — сказал Грегори Хопкин. — Что касается подлинности вашего Рафаэля, мистер Маккракен, то я уверен, что ни один квалифицированный эксперт в ней не усомнится. Мистер Джонстон, который сидит слева от меня, считается самым лучшим знатоком ренессансной живописи в Британии, если не во всей Европе. Он считает эту картину подлинной. С ним согласны и все остальные специалисты из нашей галереи, включая меня. Мы все засвидетельствуем в суде, что этот Рафаэль — отнюдь не фальшивка. Вы должны будете найти свидетелей, которые придерживаются другого мнения. Это может оказаться нелегко.

Что-то вдруг словно оборвалось в душе Уильяма Маккракена. Он устал от вежливых речей, от аристократического лоска всех этих проклятых англичан. Ему вдруг страшно захотелось обратно в Нью-Йорк и Бостон, где все гораздо понятнее, захотелось к простым и честным жителям его родного Конкорда, штат Массачусетс. Он-то думал, что искусство можно скупать, как дома, или лошадей, или яхты. А сам будто очутился в зеркальном лабиринте, полном этих скользких людишек, которые так и норовят надуть его на каждом шагу.

— Ладно, я возьму чеки, джентльмены, — сказал он. — Надоели вы мне все — дальше некуда. Я возвращаюсь в Штаты. А со своими паршивыми картинами можете делать что хотите. Мне плевать.

С этими словами Уильям Маккракен взял чеки и вышел из комнаты, сердито хлопнув дверью.

— Мистер Пайпер, — сказал директор Национальной галереи. Ему в голову только что пришли две ужасные мысли. — Этот Рафаэль — подлинник или фальшивка?

— Подлинник, — сказал Пайпер.

— А чек, — продолжал Грегори Хопкин, — чек на восемьдесят пять тысяч фунтов — он подлинный? Или тоже… как бы это поудачнее выразиться…

— Чек, господин директор… — Пайпер подумал, что на его банковском счету едва ли что-нибудь осталось. — Чек, как и Рафаэль, безусловно, подлинный.

— Не снимай пальто, Фрэнсис. — Леди Люси ждала Пауэрскорта у парадных дверей дома на Маркем-сквер. — Как только ты ушел из конторы мистера Пью, тебе принесли письмо. От премьер-министра.

Леди Люси не стала рассказывать мужу, какого труда ей стоило удержаться и не заглянуть внутрь. Пауэрскорт взял нож для разрезания бумаг и вскрыл конверт. Затем прочел письмо вслух.

— «Уважаемый лорд Пауэрскорт, — начал он, — премьер-министр срочно хочет Вас видеть, желательно нынче же вечером. У него есть для Вас чрезвычайно ответственное поручение. Надеюсь, что мы с Вами встретимся в ближайшее время. Шомберг Макдоннел, личный секретарь премьер-министра».

Пауэрскорт побледнел. Он крепко обнял леди Люси и долго не отпускал ее. После того как он ушел, леди Люси стала рассеянно просматривать вечерние газеты. Они были полны отчетов о сегодняшнем драматическом заседании в суде. Ее взгляд случайно упал на заголовок на соседней странице. «Новые поражения в Южной Африке», — гласил он.

Только не это, сказала себе леди Люси. Пожалуйста, не надо! Все что угодно, только не это!

— Давайте сразу перейдем к делу, Пауэрскорт. — Премьер-министр сидел за огромным столом в своем кабинете, на втором этаже дома номер 10 по Даунинг-стрит. Шомберг Макдоннел устроился в кресле у камина. — Черт побери, уважаемый, — продолжал премьер, как следует приглядевшись к Пауэрскорту, — мы ведь уже встречались. В этом самом доме, если не ошибаюсь, — когда вы разобрались с теми проклятыми немцами, которые хотели разнести город в день юбилея королевы.