— Почти. Безнадежных оставили. Ну, ты видел.

Лейтенант кивнул, и Вика посмотрела на него с вопросом. Значит что, она была безнадежной?

— Да, — совершенно спокойно сказал ей Ляхин, хотя она не произнесла вслух ни слова. — Реактивные состояния очень трудно лечить. По-настоящему — очень дорого. То, что было у тебя — это был острый шоковый реактивный психоз. Или что-то похожее, я не большой знаток классификаций. По психиатрии у меня тройка была. Но я видел похожие штуки. Что тебе давать было, пиразидол, герфонал? У меня их нет. Ты могла реально из своего состояния не выйти или выйти через три дня. Тратить на тебя время смысла не было, даже знай я, что ребята все равно все умрут… Все до одного, представляешь?

Последние слова он произнес так, что Вика отступила на шаг. Обожженный крутанул шеей, она повернулась на его движение и впервые заметила, что глаза у него странные. Без ресниц.

— А может, и нет, — продолжил Ляхин, хотя она думала, что он уже закончил. — Может, и не острый реактивный. Будь так, ты бы наверняка ничего не помнила бы.

— Лучше бы не помнила.

Парень у входа хмыкнул, и вот тут она его узнала. Черты опухшего лица изменились, но манера осталась. Костя, из ее старого отделения, из учебной еще роты.

— Господи, Костя, — сказала она вслух. — Как тебя?..

— Так же, как всех, — со знакомой интонацией сказал парень. — Как почти всех, да. Видела, скольких?

— Видела. Не слепая. Лучше бы не видела, но…

— Две штуки все-таки сбили. На моих глазах, я не вру. Знаешь, в одном экипаж жив остался: они сумели приземлиться. Ну, значит, не сбили, а подбили. Но их потом на земле сожгли на хрен, так что никакой разницы нет.

Говорить ему было больно: губа лопнула, и на подбородок из трещины нехотя вытекла струйка почти черной крови.

— И еще мы с сержантом бронетранспортер сожгли. Потом, уже в конце…

Она не знала, что сказать, и просто стояла.

— Знаешь, Вика, он действительно не врет. Только не с сержантом, а со старшим сержантом. Но это правда. Они сожгли одну штуку на моих глазах. Ежов ему прямо в борт метров с полусотни влепил, а Костя вторую добавил. Он как свечка горел, как наши…

Костя всхлипнул, но удержался. Хуже было Вике. Картины того, как горели они сами, стояли перед ее глазами, никуда не уходя. Ничего страшнее она не видела ни до, ни после. Хотя, наверное, стоило только подождать.

— Ну, что будем делать?

— Мы что, одни остались?

— С чего ты взяла?

Вика пожала плечами. Уезжающий грузовик, брошенные палатки с привязанными орущими психами и бегущие по своим делам немногочисленные солдаты — это все в ее глазах выглядело совершенно однозначно.

— Бригада разбита, — чуточку отвердевшим голосом сказал Ляхин. — Разбита в жопу. Мы сделали все, что могли, но оказалось, что не могли практически ни хрена. И что теперь?

— А какие варианты?

Ей показалось, что Костя спросил с насмешкой, но на самом деле вряд ли. Говорил он плохо, мимика у него была вся сплющенная отеком. Может быть, ей все показалось наоборот.

— Ну…

— Что лично ты планировал, было видно. Передумал?

Ляхин взглянул почему-то на нее, потом снова на Костю.

— Может быть, передумал. А может быть, просто «не сложилось». Тот старший лейтенант застрелился, ты видел?

— Видел… Я побежал на выстрел. Думал, что снова началось…

Теперь они посмотрели на нее вместе, и Вику передернуло. Куски их диалога не значили для нее почти ничего, но пугали. Она не поняла, кто был застрелившийся, но могла поверить, что таких случаев здесь — вагон.

Бригаду, и по крайней мере их батальон, действительно разбили «в жопу», как неинтеллигентно отметил доктор. Разбили буквально за часы, на пике их успеха, поймав «во встречном движении», как ловит врага опытный рукопашник. Сколько-то часов батальон шел во втором эшелоне, время от времени попадая под огонь с воздуха и земли. Иногда теряя по нескольку машин, еще реже участвуя в обмене огнем. Запомнившийся ей пример с добиванием маленькой группы окруженцев-поляков быстро стал привычным: такие или почти такие эпизоды имели место еще несколько раз. Пара «Росомах» в одном месте, три-четыре «Хамви» и «Кугуара» в другом, колонна разномастных грузовиков в третьем. Число убитых ими — конкретно ее ближайшим окружением — врагов измерялось единицами. Сама Вика совершенно не претендовала на какие-то подвиги: лично она не открыла огонь ни разу.

К шести часам вечера или чуть раньше ей стало ясно, что продвижение бригады замедлилось. Попадающиеся им по пути подбитые машины — свои и чужие — стояли все более тесно. А горящие горели все более ярко. Она увидела подбитые чужие танки не впервые, но впервые близко, и это было действительно потрясающее зрелище. Свои она видала на марше уже несколько раз. Именно они, судя по всему, и гнали перед собой пшеков, и понятно, что без потерь это не обходилось. Но очередной застывший с обеими сбитыми гусеницами «Т-72» оказался с белыми польскими орлами, вырисованными и на лбу, и на корме. Было видно, что с момента его поражения прошли максимум часы, но какой-то шустрый умник уже успел отметиться, криво нарисовав на борту танка известное всем русским людям короткое слово. И еще обвел жирными овалами две дыры в том же борту, то ли проплавленные, то ли проломленные. Для этого он использовал краску из аэрозольного баллончика, и неожиданно получилась очень выразительная инсталляция.

Потом подбитые танки пошли гуще, и польские, и русские. К ее изумлению, впервые среди поврежденных и сгоревших танков начали попадаться совсем незнакомые. Комвзвода счел их «Леопардами» германского производства, но звучало это не больно-то уверенно. Как и раньше, на каждый танк приходилось по 5–6 или даже больше бронетранспортеров и вообще бронированных боевых машин, стоящих иногда вперемешку. Иногда — с открытыми люками, иногда — с лежащими вокруг телами. Часть совершенно точно была уничтожена не пехотными средствами, а артиллерией и авиацией. Воронки в мерзлом грунте были впечатляющими — такие не могут оставить даже снаряды танковых пушек. Именно тогда Вика впервые за долгое время вспомнила о папе и тут же забыла о нем снова. В любом случае кто-то в авангарде их контрнаступления явно пока не страдал излишним оптимизмом. Каждая обездвиженная вражеская машина на их пути методично добивалась, приводясь в не подлежащее восстановлению состояние. Причем не расстрелом, а каждый раз одинаково: одна или две здоровенные дыры-пролома. Вешали что-то снаружи и потом подрывали? Ей представилось, как за боевыми машинами идет здоровенный транспортер, набитый противотанковыми минами или связками динамита. В транспортере сидят флегматичные мужички среднего возраста, без больших амбиций стать героями. И каждый раз, когда они видят на своем пути оставшуюся от катящегося вперед боя чужую подбитую машину, они вылезают и быстренько осматривают ее. Если машина оказывается повреждена слишком слабо, они так же флегматично цепляют ей на борт свою мину, отъезжают подальше и нажимают на кнопочку. Если результат их удовлетворяет — едут дальше, если нет — повторяют. Интересно, а раненых они добивают?