И напряженно замолчал. Будто бы я — без магии, почти без сил и в два раза меньше — что-то смогу сделать, даже с отвращением к его иллюзиям… А я… смогу. Простейший, значит?.. Молча подошла и обняла Гошу за плечи. От простейшего фокуса седина в волосах не остается — с простейшим не требуется «глубокое погружение в переживания объекта»… Я встала на цыпочки, поцеловала в его небритую щеку и обняла еще крепче. Слова благодарности колючим комком застряли в горле, защипали глаза, и я их скажу… обязательно.

— Улька… — он шумно выдохнул и осторожно обнял меня за талию, — напугала, нечисть… — прижал к себе крепче и глухо добавил: — Ульянка, ты сущее наказание. Маленькая, но очень гордая… проблема. С тобой зверски тяжело работать и… жить дружно, но я рад видеть тебя живой. Очень рад, — и строго закончил: — А теперь собирайся, ночь не бесконечна. Я оставлю здесь иллюзию на всякий случай, но и она не бесконечна. Подожду в коридоре.

— Там же медсестра…

— Ну и что? — хмыкнул наблюдатель. — А я — всего лишь иллюзия, — и скрылся за дверью.

Мне показалась горечь в голосе или?.. Я подняла с пола «лыжники» и убежденно возразила:

— Нет, не иллюзия. Иллюзии… ломают жизни чаще, чем… выручают из беды, и им… наплевать на то, что рушатся… чьи-то миры. Они не спасают… в отличие от тебя. И, Гош, спа…

— Квиты.

От слабости и предвкушения дрожали руки, и колготки, свитер и комбинезон я надевала, кажется, целую жизнь. И еще полжизни обувалась. Пока упаковывалась в куртку, окликнула наблюдателя, и тот тихо вошел и сразу настежь открыл окно. Я замерла кошкой, учуявшей свежий воздух, и часто-часто задышала, зажмурившись от удовольствия.

— Думаешь, погода летная?

Надев шапку и повязав шарф, я подошла к окну. Стоячий мороз, ни дуновения ветра. С опаской посмотрела вниз. Второй этаж — пушистые сугробы, невысоко, но… В сомнении глянула на своего собеседника. Он уже оседлал коврик и терпеливо ждал. Я помедлила, ища по карманам варежки. Что-то… боязно.

Гоша насмешливо поднял брови:

— Воздух, который боится летать?.. — и негромко попросил: — Уля, доверяй мне хоть немного. Не уроню. И садись впереди.

Ладно, была — не была… Да и хватит думать о жизни. Пора возвращаться.

Привычно оседлав коврик, я хрипло скомандовала:

— Поднимайся. Стой, не так резко… и не сразу в окно!.. По комнате… пару кругов, да… Гош, помягче. Спокойнее. Ты летаешь, будто… от нечисти драпаешь. А надо плыть. Ты плавать умеешь? Вот, да, уже лучше… Плавный гребок, осторожный повор… — я судорожно сжала ковер коленями, едва не соскользнув. Испуганно сглотнула и продолжила: — Поворот. Заранее, а не в последний… момент. По дуге и скорость… снижай. И не меня держи… а ковер. Он приучен не только… к коленям. Нажатие — снижение, потянешь за край — подъем, ладонь лежит ровно — держать… высоту. Вот и… держи. Не торопись. Теперь… в окно. Подожди, закрою… Говорю, не меня держи, а… высоту!.. Управляй!

Он летал… как кашлял. Пока. Но задатки определенно имеются. Коврик то вилял, то шел ровно, но вниз, то рывками набирал высоту, то замирал, дрожа, словно решая, сейчас упасть или повыше взлететь. Наблюдатель пыхтел, сопел, но ухитрялся хотя бы… не падать камнем. Я чувствовала себя ужасно уязвимой и неуверенной, но старалась не подавать вида. Лучше так — но на свежем воздухе, чем в больном одиночестве и в духоте.

— Гош… снижайся. Еще. Между прочим… не смешно! Да, я лучше руку сломаю… чем шею. И… не так быстро. Пожалуйста.

— И это ты говоришь, гоняющая на сверхзвуке, как военный истребитель? — фыркнул наблюдатель, но снизился.

Пушистое снежное поле плавно заскользило в метре от нас. И рядом — руку протяни — наша причудливая лунная тень и взъерошенный «хвост» позёмки.

— А я и есть… военный истребитель, — отозвалась сухо. — А ты — гражданский. Без опыта и… прав. Метлу заберу. Не положено иметь. Поступишь на курсы — отдам… и учись.

— А где учат? — заинтересовался. — У вас в Кругу?

— Нет, в соседнем. У нас… только я воздух, и… — запнулась от неожиданной идеи. — А в воздухе… нужен воздух. Подстраховать. Мы все… в соседнем Кругу учились или к нам… учителя приезжали.

— Не хочешь освоить новую профессию? — спросил он мягко.

— Думаю. Наверно… смогу, — и закашлялась в варежку.

И, наверно, пора двигаться дальше и учиться чему-то новому, не всё ж за нечистью гоняться… Снежно-лунный пейзаж искрил сотнями звезд, в воздухе мерцала льдистая морось, пар изо рта оседал на шарфе и варежках белым налетом. От разговоров и мороза разболелось горло, от напряжения ломило мышцы, а тело сковало усталостью, и, кашляя и дрожа, я не соскальзывала в сугроб только благодаря бдительной наблюдательской руке. И, конечно, ни о каких рассказах не могло быть и речи.

— Всё, обратно, — решил Гоша наконец и осторожно развернул коврик.

Я внутренне застонала «не хочу-у-у!» и закусила губу, сдерживая кашель. Опять духота, стены и отвратительные мысли… Серое трехэтажное здание пансионата, окруженное кованой оградой, черными скелетами деревьев и оранжевыми фонарями, вызвало приступ ненависти. И безумного желания разжечь «уголь», забрать у наблюдателя управление ковром и свалить подальше. Но… Но.

«Высадив» меня на подоконнике, Гоша решил «потренироваться еще пару минут» и, виляя задом, зигзагом полетел вдоль стены. Я с завистью посмотрела ему вслед и хлопнула оконной створкой. Выдохнула, велела себе терпеть, включила чайник и отправилась греться в душ. И там наконец поняла, чем напугала наблюдателя. Синяя радужка, поглотив белок и сжав зрачок до крошечной точки, отсвечивала тусклым зеркалом. Я зажмурилась и часто-часто задышала, успокаиваясь. Похоже, мой зародыш-«жучок», напившись бесовой силы, дал «росток», и спящая тьма ему показываться не мешает… И надо учиться себя контролировать, теперь — еще серьезнее.

Гоша вернулся минут через двадцать, довольный и румяный. И не один, а с пакетами фруктов и сладостей. Снял куртку, разулся и удалился мыть руки. Я, уже переодевшись в пижаму и пригревшись в постели, неожиданно для себя атаковала шоколад. Никогда особо сладкое не любила, но после сплошных бульонов, жидких кашек и банановых пюре…

— Но лучше бы не фрукты, а мясо? — он налил чаю, сел на стул и добродушно подмигнул.

Посмотрела на него грустно и с ожесточением впилась в апельсин. Цитрусовый сок драл горло, но и черт с ним… Наблюдатель улыбался, очевидно развлекаясь. Да-да, бумеранги существуют, и мне то допросом за допрос Аспида прилетает, то за мясо курицы… Апельсины кончились, не успев начаться, и я взялась за мандарины. В палате запахло Новым годом и стало уютнее.

— Аппетит рассказами не испорчу? — Гоша утянул из пакета мандарин.

Я отрицательно мотнула головой. Сидя по-турецки на одеяле в окружении пахучих шкурок, напитанная свежим воздухом, я уплетала мандарин за мандарином и чувствовала себя почти счастливой. Почему-то подумалось, что никто кроме наблюдателя не рискнул пойти против врачей, больничного режима и диеты и не накормил несчастную голодную меня. И не выгулял. Все придерживались правил. Отводили глаза — ага, смотреть больно — и норовили удрать. И только он смотрел, пусть сочувственно и с жалостью, и явно не спешил уходить. И это казалось… неправильным. Должно же быть наоборот. Ведь кто я ему? То ли помощь, то ли проблема, знакомая в лучшем случае месяца полтора… Может, ему что-то… надо? А ведь, кстати…