– О чем ты говоришь?

Тут я и огорошил их новостью:

– Я видел одноглазого Джека. Он жив.

Сонные, покрасневшие глаза Альберта вдруг прояснились:

– Ты врешь.

– Не вру.

Моз положил вилку и показал: «Почему ты не сказал нам?»

– Не было возможности. Но говорю сейчас. Нам надо уходить.

Дверь распахнулась, и вошли Тру с Кэлом, преисполненные утреннего энтузиазма, особенно Тру.

– А вот и он, – сказал Тру, так сердечно хлопнув моего брата по спине, что мне показалось, Альберт сейчас вернет обратно то немногое, что ему удалось запихнуть в себя тем утром. – Нас ждет великий день, Норман.

Моз показал: «Потом поговорим».

Мужчины подвинули стулья к нашему столу и сели, Герти с Фло принялись кормить их. Говорил по большей части Тру, он делился своими планами буксировать караван вниз по реке на следующей неделе.

– Вам предстоит многому научиться, – обратился он к Альберту и Мозу. – Работа тяжелая, но вы научитесь жить на реке, и клянусь Богом, парни, нет другой такой жизни.

Разливающая кофе Фло улыбнулась и объяснила нам:

– Мы с Тру выросли на воде. Столько раз ходили вверх и вниз по Большой мутной реке[42], что я уже и не помню.

– Ничто не сравнится с рассветом над Миссисипи, Норман, – сказал Тру. – Вода вокруг словно огонь, и вся река пуста – никого, кроме тебя и твоего буксира. Клянусь, стоя в рубке в такое утро, чувствуешь себя королем, оглядывающим из замка свои владения.

– Ты не владеешь рекой, Тру, – напомнил ему Кэл.

– Иногда такое чувство. – Он положил руку на плечо моему брату. – Вот увидишь, Норман. – Потом он улыбнулся мне. – Тебе тоже найдем какое-нибудь занятие, Бак.

Я посмотрел на брата, на его покрасневшие глаза, бледное лицо, на то, как он кивал, словно глупый слуга, всему, что слышал, и в тот момент я ненавидел Трумэна Уотерса – человека, который украл у меня брата.

Днем я решил отправить письмо Мэйбет, но сначала зашел на причал, где стоял «Сквозь огонь и воду». Оказавшись на палубе буксира, я заметил в рубке Моза и Кэла. Из открытой двери машинного отделения раздавались лязг металла и голоса Альберта и Трумэна Уотерса. На палубе лежали детали двигателя, некоторые чистые и блестящие, другие все еще покрытые смазкой. Они напоминали мне внутренности забитого животного, гниющие под жарким июльским солнцем.

– Кэл! – крикнул Тру. – Принеси нам поршневой стержень правого борта.

Но Кэл в рубке не слышал.

– Кэл! – снова крикнул Тру. Когда ответа не последовало, он громко выругался и вышел из машинного отделения на палубу. Заметив меня, он, к моему удивлению, улыбнулся, словно был рад меня видеть.

– Привет, Бак. Пришел помочь?

– Только посмотреть.

– Что ж, заходи смотри.

Он поманил меня грязной от смазки рукой.

В тесном машинном отделении располагалась огромная установка, сердце буксира, и длинная цистерна питательной воды, от которой расходилась сеть стержней, поршней, цилиндров и насосов. Альберт лежал на спине, глядя на эту стальную паутину, покрытый смазкой, с большим разводным ключом в руках и самой широкой и счастливой улыбкой, какую я когда-либо видел. Мне стало ясно, что это его стихия, мир механизмов. Испытание змеиным укусом потрясло его, и он казался потерянным, но я понял, что в утробе этого буксира он вновь нашел себя. Я хотел быть счастливым за него, но мое сердитое сердце возвело стены. Он так увлекся работой, что даже не заметил меня.

Я сошел с «Огня» и пошел на сводчатый мост, но остановился на середине, рассматривая Миссисипи, которая была грязно-коричневой в послеполуденном солнце. К западу от моста лежал большой остров Хэрриет, на общественном пляже острова стояла большая купальня, но ни одного купальщика не было видно. Миссисипи в те дни превратилась в настоящую канализацию, и хотя со временем город научится лучше распоряжаться этим драгоценным ресурсом, в 1932 году даже самый храбрый человек не решился бы купаться в реке.

Я смотрел на высокий холм, откуда красивые дома взирали на нищету Низины, и думал, почему Фло и Герти, Тру и Кэла, Джона Келли и остальных устраивает такая жизнь.

Я посмотрел вниз на причалы, на пришвартованный «Огонь». Хотя я больше месяца провел на реке, буксир казался мне чужаком, большим и неуклюжим. «Вот дай вы мне каноэ», – подумал я.

Где-то в центре города часы пробили четыре, и я понял, что должен возвращаться к Герти помогать с ужином. Я не успел отправить письмо Мэйбет. И как покажет время, никогда не отправлю.

– Сегодня устраиваю небольшой праздник на «Сладкой Сью», – объявил Тру после ужина. – Вы все приглашены.

– «Сладкая Сью»? – спросила Эмми.

– Мой дом на воде, – объяснил ей Тру. – Мы с Кэлом там живем.

Закончив убирать столовую и кухню, мы спустились к реке, где стояли в ряд вытащенные на берег плавучие лачуги. Они выглядели еще беднее, если это возможно, чем убогие строения на улицах, в которых ютились жители Низины, но я подумал, что, возможно, у них есть одно маленькое преимущество: каждую весну во время наводнений дома на воде поднимаются вместе с рекой и остаются сухими. На палубах сидели люди – целые семьи – и приветствовали проходивших Тру и Кэла.

Тру достал из ледника контрабандное пиво и раздавал не скупясь. Взрослые пили, но Альберт благоразумно отказался, выбрав вместе с Эмми, мной и Мозом сарсапарель[43]. На палубе у Тру стояла обрезанная до половины стальная бочка. Когда сумерки сменились густой тьмой, он развел в бочке огонь. На лодках вдоль берега горели керосиновые фонари, и мы оказались в маленькой компании, образовавшейся внутри большой семьи, которой была Низина.

Эмми, Фло и Герти сидели на пустых перевернутых ящиках, Моз и Кэл рядом с ними. Тру словно околдовал моего брата и постоянно травил байки о о приключениях на Большой мутной реке. Я сидел один, чуть в стороне, и молча кипел от злости, пока Кэл не встал, не пересек палубу и не утроился рядом.

– Ты как лук на клумбе с петуниями, Бак. И каждый раз, когда смотришь на Тру, словно камни в него швыряешь. На самом деле он хороший человек.

– Он слишком много пьет.

– Не когда буксирует караван. Тогда он трезвый и собранный, один из лучших лоцманов на реке.

Я сделал глоток сарсапарели и ничего не ответил.

– Может, это тебя вразумит? Копов, которые изуродовали Герти, их избили до полусмерти. Они утверждают, что не знают, кто это сделал. Может, так и есть. Но все в Низине знают, кто заставил этих копов поплатиться. Как думаешь, кто это был?