На второй отказ Мухаммеда Али по истечении двадцатидневного срока она отвечала фирманом о низложении его с Египетского пашалыка, и, приступая к завоеванию Сирии, она тогда же присовокупила к другим титлам сераскира Иззет Мехмета звание полномочного султанского наместника в Египте. В седьмом параграфе отдельного акта, включенного в трактат 3 (15) июля, было сказано, что, если по истечении двадцатидневного срока Мухаммед Али не согласится на предложение о наследственном обладании Египтом, султан может принять какие заблагорассудит меры «по соображению с собственными пользами и с советами своих союзников». Но мера, принятая Портой, не была основана ни на истинных пользах империи, ни на мнении союзников. Быть может, ее прихотям потакали мелочные страсти дипломата, который в ту пору руководил по-своему стамбульской политикой[244]. Все кабинеты единодушно осудили эту меру, а Франция, деятельно готовясь к войне, объявила, что приведение в исполнение угрозы Порты против Мухаммеда Али будет для нее casus belli.

Как ни груба была ошибка Порты, она способствовала постепенной развязке дела, ибо Франция, отказавшись уже от своих притязаний в пользу Мухаммеда Али относительно Сирии, ограничивалась Египтом, а это вполне согласовалось с видами других держав. Решительной, громкой речью будто в удовлетворение народного самолюбия, обиженного трактатом Лондонским, французское правительство покрывало благоразумную умеренность политического своего направления[245]. Еще более значения имела в том же смысле смена министерства, возникшего в мае 1840 г. среди весеннего волнения народных страстей, буйного министерства Тьера, прошумевшего все лето и павшего в октябре при отголоске пальбы сирийских берегов. Основывая свои расчеты на призраке материальной силы Мухаммеда Али, упуская из виду непрочность насильственного его владычества в Сирии, павшее министерство было убеждено в том, что борьба на Востоке продлится, что решения союзных держав встретят здесь препоны, и хотело улучить эпоху, чтобы вступиться в дело войной ли или переговорами. При самом открытии военных действий оно поспешило отозвать в Тулон флот, который уже полтора года парадировал в Османских водах.

Адмирал Лаланд желал морской войны и надеялся омыть стыд полувековых уничижений французского флага пред английским. В докладе, писанном под впечатлением пальбы у сирийского берега, он просился туда, чтобы истребить английский флот, и ручался в успехе. «Если же, — присовокуплял он, — правительство упорствует в сохранении мира, то надлежит немедленно отозвать флот и тщательно избегать встречи французских кораблей с английскими под опасением, что с обеих сторон заряженные пушки сами собой станут палить».

Опасения французского адмирала были более основательны, чем уверенность в победе. В самом деле, народные ненависти этой эпохи угрожали возжечь войну вопреки воле правительств. Нельзя было сомневаться в том, что и король, и министерство видели необходимость мира под опасением навлечь на Францию ряд новых бедствий внутренних и внешних и подписать затем мирные трактаты унизительнее трактатов 1815 г., против которых так суетно вопияли в это время слепые страсти толпы. Но основные начала конституционного правления не позволяли руководствоваться одним здравым смыслом и государственным интересом. Тьер успел сыграть пред своим падением самую преступную конституционную игру: чтобы приласкаться к страстям народным, он выставлял себя партизаном войны в твердом убеждении, что мудрый король никогда не согласится на открытие войны. Тем он хотел обеспечить себе сочувствие толпы, сложить на короля и на своего преемника ответственность сохранения мира, стяжать журнальную славу патриота, сковать себе оружие оппозиционное в самом разгаре народных страстей и таким образом заготовить себе обратный путь к власти.

Степенный Гизо заменил пылкого Тьера и предпринял тяжкий труд распутывания всего, что было перепутано его предшественником. Между тем успешное решение восточного дела вне участия Франции и вопреки ей, твердость кабинетов и чувства, обнаруженные народами по поводу угроз на европейский мир, разрушили мечты 1830 г. и убедили Францию в том, что она уже не владела пещерой Эола, не располагала ураганами по своему произволу и что опыт прошедшего научил Европу остерегаться ее революционных призывов. Вместо того чтобы угрожать войной Европе, она стала помышлять о собственной защите. 600 млн франков были назначены палатами на сооружение укреплений кругом столицы, дважды взятой союзными войсками в 1814 и 1815 гг. Эта оборонительная мера, подкрепленная в прениях палат красноречием самого Тьера, поборника войны, много послужила к тому, чтобы успокоить брожение умов и рассеять призраки, ослеплявшие народное мнение.

По открытии военных действий у сирийского берега Мухаммед Али ласкал себя надеждой, что Ибрахим и Акка успеют продлить борьбу в Сирии, доколе перепутаются дела в Европе и вспыхнет общая война. С одной стороны, легкие успехи союзных сил и чувства, обнаруженные сирийскими племенами, а с другой — падение Тьера образумили упрямого старика и убедили его в том, что на нем одном лежало все бремя войны. О походе в Малую Азию нельзя было уже думать, когда ему самому предстояло защищаться в Египте и выручать сына из Сирии. Деятельно приступил он к укреплению Александрии с моря, равно и других береговых пунктов Египта. Он употребил на эти работы соединенные экипажи своего и султанского флотов, поставил на военную ногу кое-как сформированные им народные ополчения Каира и Александрии и готовил новую экспедицию в Сирию. Посреди этих приготовлений адресовал он благодарственное письмо французскому королю за сделанную им декларацию о политическом существовании Мухаммеда Али, хвастливо ручался, что он силен отстоять всю Сирию, и ходатайствовал, чтобы посредничеством Франции были ему оставлены по крайней мере Аккский пашалык и остров Кандия. Все это письмо дышало преданностью Франции, готовностью последовать ее советам.

Немного дней спустя получено известие о падении Акки. В присутствии своего двора и многих иностранцев излил он свой гнев на французского генерального консула, горько обвиняя Францию во всех своих бедствиях и в своих ошибках. Четыре гонца были им отправлены в Сирию по разным дорогам с предписанием Ибрахиму выступать оттуда, не теряя ни одной минуты, пока еще обратный путь не был отрезан.

Уже с некоторого времени английские корабли содержали в блокаде Александрию, ограничиваясь, впрочем, воспрещением привоза военных снарядов и допуская торговле вывозить продукты Египта. После взятия Акки коммодор Непир, которого деятельность не находила уже пищи у сирийского берега, был отряжен в Египет на усиление блокады. Едва показался он пред Александрией, тотчас по собственному внушению вступил в переговоры с египетским правительством под предлогом ходатайства об освобождении ливанских шейхов, сосланных в Сеннар после весеннего восстания горцев. Чрез несколько дней коммодор заключил без всякого на то уполномочия ни со стороны правительства своего, ни даже от адмирала конвенцию, подписанную 15 (27) ноября им самим и Богос-беем, министром иностранных дел при Мухаммеде Али. В силу этой конвенции, основанной на совете, данном великими державами Порте о даровании Мухаммеду Али потомственных прав на Египет и об отмене неправильного фирмана о его низложении, паша обязывался, во-первых, вызвать немедленно свои войска из Сирии, во-вторых, сдать султанский флот, как только Порта признает его наследственным правителем Египта, но с тем, чтобы права его и его семейства были обеспечены великими державами. Коммодор обещал со своей стороны именем адмирала прекратить военные действия и дозволить переправу морем из Сирии в Египет Ибрахимовой армии.