– Ясин через два года после Конюхова, – ровно сказал Нефедов. – Мы тогда проводили зачистку в одном забытом углу Монголии. Ох и наследил там в свое время Унгерн, еще в гражданскую… Думали – не сдюжим. Но смогли. Троих там оставили.

– Никифоров – там же? – спросил Файзулла тихо.

– Нет, я, однако, не там, – пожал плечами колдун Андрей Никифоров, – у меня еще дела были. Домой надо было, потом в Якутию… ну, это рядом совсем, по сибирским-то понятиям.

Никифоров закурил коротенькую трубочку и что-то говорил, поблескивая прищуренными глазами, а Файзулла потянулся к нему и потрогал за руку, пожал крепкую ладонь.

– Э, почему мне не веришь? Тут я, с тобой болтаю, – выдул Никифоров облако табачного дыма и засмеялся. Потом тьма укрыла и его тоже, остался только запах хорошего крепкого табака.

– В Якутии нам тяжело пришлось, в шестидесятом. Абасы[40] лютовали у Бердигестяха, сволочь одна из шаманов отомстить так решила своему родаку. Перестарался, гаденыш… Народу полегло тогда там столько, что небо на землю чуть не рухнуло. Тогда Никифоров и остался там. Всю войну прошел, а в Якутии, стало быть, удача кончилась… Зато памятник у него красивый, – усмехнулся командир особого взвода, – можно сказать, природный. Целая скала в дом размером, под которой он лежит. И вид оттуда открывается – исключительно, знаешь, красивый, живописный такой, хоть картину пиши. Ну, художников среди нас не было, вот чего нет, того нет…

Их было много. Они выходили из темноты, здоровались, шутили, курили, кое-кто даже отхлебывал из армейских фляжек. Потом они снова уходили – в глубокую, бархатную, непроницаемую взглядом тьму. Якупов вспоминал каждого, удивляясь, насколько живо старая, обветшавшая память выхватывает откуда-то из глубины те давние события до самых мелких деталей, таких как погода, оторвавшаяся пуговица или обычные повседневные разговоры.

Потом в темноте остался только старшина Нефедов. Он снова сел на лавочку рядом со стариком, постучал мундштуком «казбечины» по папиросной коробке. Привычно дунул в него, прежде чем прикурить.

– Степан Матвеич, – спросил его Файзулла, – вот скажи мне, а «Казбек»-то ты где берешь? Его же лет сорок как не выпускают уже.

– Места знать надо, – загадочно ответил Нефедов и, покосившись на Якупова, спросил подозрительно: – Тебе-то зачем? Ты вон, покурил уже сегодня, чуть глаза на землю не выпали.

– Да так, просто спросил, – отозвался старик. Потом встал с лавочки и посмотрел на старшину.

– Где они все, Степан Матвеич? Откуда приходили?

Нефедов не удивился вопросу. Он спокойно встал и прошелся взад-вперед по колее. Пожал плечами.

– Приходили, говоришь… Они и не уходили никуда. Здесь они. Все со мной. Я – это особый взвод, Файзулла. А особый взвод – это я. Им всем возвращаться было некуда, никто их не ждал, и клятву они давали лично мне. Служить до смерти.

– А потом? – спросил Файзулла.

– И потом тоже.

Он помолчал.

– Никто нас не спрашивал, Файзулла, – сказал Степан Нефедов мягко. – Ни их, ни меня. Я даже не знаю сам, как так вышло. Пока нужны – работаем. Как перестанем быть нужны – разойдемся, кто куда. Это как в сказке: кто-кто в теремочке живет? Лучше не заглядывать в теремочек-то, там целая казарма уже.

– А я? – обида прорвалась в голосе Якупова. – Я-то как же без вас, почему? Старый был, да?

– А ты помнишь, чем от остальных отличался, Файзулла? – все так же мягко ответил Нефедов. – Ну?

– Я… – старик сглотнул и закрыл лицо узловатой высохшей ладонью в темных старческих точках. – Я… нет, не старый. Не один я был, потому что, да?

– Видишь, сам все понимаешь. Семья у тебя была, рядовой, – кивнул старшина, – до войны. Семья, дом, родные. Куда вернуться можно. Мы ведь тебя случайно подобрали в самом начале, ты как мертвый был. Никого из твоей части не оказалось больше в живых, после того как под Волоколамском по вам «Зеркалом Одина» шарахнули. Да там вообще никого не было километров на десять, даже микробов… Чего там Никифорову показалось – черт его знает, только это он настоял на своем: тащите, мол, его. Подобрали тебя, оживили, альвы ледяной осколок из головы вытащили. Болит висок-то, а?

– Да как погода меняется, хоть криком кричи, – вздохнул Файзулла.

– Ну вот. Болит, зато живой. Тебя тогда, считай, через «не могу» спасли. А потом, в сорок седьмом после того штурма в Хороге – я тебя отпустил, своей властью, мимо всякого другого начальства, даже Иванцову не доложился. Списал вчистую. Перед этим, правда, подлатать пришлось во второй раз. Удивляешься, почему такой долгожитель, рядовой Якупов? Так это не ты, это я долгожитель. Я за тебя должок тогда отдал. Какой – не скажу.

Файзулла Якупов мучительно пытался вспомнить то, что случилось в Хороге. Снова резко заболел висок, а еще – словно горячей бритвой резануло поперек груди и через спину наискось, от плеча к бедру. Что… же… было… что…

– Отставить! – голос Нефедова в один миг разрушил накатывающую боль и дурноту. – Нечего тебе это вспоминать, понял? Это приказ, Файзулла. Ты же мне всегда верил без лишних вопросов, верно?

– Как… отцу… – выдавил сквозь зубы Якупов.

– Вот и правильно. И сейчас слушай мою команду: отставить и забыть навсегда.

– Есть, командир, – старик улыбнулся, разом будто помолодев. Боль ушла, словно и не было. Он еще попытался уцепиться памятью за слово «Хорог», но тут же недоуменно пожал плечами – какой-такой Хорог? Это в Таджикистане, кажется… Э, да ну его.

– Светает уже, – Нефедов поглядел на небо. – И тепло так, словно не сентябрь еще. Бывают же в жизни простые чудеса, а? Ладно, Файзулла, пойду я. Повидались, вот и славненько. Не всем так везет в жизни – еще раз с друганами словечком перекинуться. Как думаешь?

– Не всем, – согласился Якупов. – А… – он запнулся, но потом все-таки спросил: – Еще увидимся, командир?

– Да вот не надо бы такого, – откликнулся Степан Нефедов безмятежно. – Это, знаешь, как в картах.

– Не играл я никогда в карты, Степан Матвеич, – пожав плечами, буркнул в ответ Файзулла.

– И не надо. Но что такое «перебор» – знаешь ведь? Вот это как раз перебор и будет. И так уже придется со временем вторую грамоту тебе выписывать, как долгожителю. Журналисты с ума сойдут, они такие вещи ох как любят.

– Да ты что? – охнул старик и резко поднялся со скамейки, только потом с изумлением почувствовав, что никакой боли в измученной ревматизмом пояснице нет как нет. – Это что, еще столько же на этом свете? Аллах свидетель, не хочу я!

– Нет, столько же не обещаю, – серьезно сказал старшина. – А насчет того, хочешь или не хочешь – считай, что это тоже приказ. Внуки, правнуки хотят, чтобы ты был? Хотят. Потом и праправнуки захотят тоже. Вот и будь. Ну все, Файзулла, яхши[41] поговорили, пора и честь знать.