Однако, яблоко упало от яблони очень далеко: как две капли воды, инфант похож на сестру и на мать, которых сильф видел в иллюзиях Маяка.

Почуяв внимание, правитель Ледума перевел взгляд на вторую фигуру, безмолвно парящую во мраке чуть поодаль потерянного старшего сына. Почему-то он совершенно не удивился, признав в ней Серафима: силуэт еле различим, в складках тьмы за спиной упрямо мерещатся багрово-черные крылья.

Лорд Эдвард поморщился от этих игр не в меру разыгравшегося воображения. Всё же на карающего ангела наемник пока не тянет. Однако, за прошедшие дни будто что-то изменилось в нем?

Маг сконцентрировался на лице полукровки, пытаясь прочесть ответ в неверном свете единственного горящего факела, который держал гончар. Результат удовлетворил. Как и следовало ожидать, ювелир постепенно раскрывает свой потенциал — в глубине его глаз неуловимо перетекал из оттенка в оттенок иномирный зеленый цвет.

Сильф стал сильнее.

После стремительного спуска голова вновь закружилась. Хотелось ненадолго прислониться к стене, опереться о что-то… но лорд не мог позволить себе показать слабость ещё большую, чем уже обрушилась на него.

— Значит, тебе повезло больше, — наконец оторвавшись от ювелира, тяжело вымолвил маг. — И тем не менее, душа твоя не принадлежит тебе. Я ясно вижу твою одержимость.

— Не вам судить, — голос гончара прозвучал обвинительно. Нет, хуже — безапелляционно. Медленно, как палач, он извлек из ножен меч с геральдической лилией Ледума и сделал шаг к лорду, загородив дорогу клинком. — И не обо мне речь. Мы оба знаем, кому принадлежит ваша душа, милорд. Мы оба знаем, что, несмотря на всю полноту вашей власти, вы только раб, игрушка бессмертного ящера, чудовища, которому чуждо всё людское.

Правителя Ледума аж передернуло от мерзостного привкуса этого слова — раб. А также от той ненависти, которой щедро было оно пропитано. В сильном раздражении брови заклинателя сошлись на переносице, но уже в следующее мгновение он взял себя в руки, и гордый лик вновь разгладился.

— Перед тобой твой лорд и твой отец. И ты смеешь поднимать оружие против меня?

— Зачем обсуждать очевидное? — хмуро вопросил гончар. — Не тратьте время на демагогию.

— Тогда что ты хочешь услышать, Эрик? — лорд Эдвард пожал плечами. Оставаясь внешне спокойным, он тщательно изучал безумие, с каждым произнесенным словом всё сильнее разгоравшееся в темных глазах сына. — Ты и так прекрасно осведомлен. Послушай же еще, если тебе так хочется унизить своего лорда. Да, я не принадлежу себе. Священное таинство кровосмешения связало меня с Альвархом неразрывными узами, которые полнее и больше, чем связь хозяина и раба. Я живу только потому, что меня питает его энергия. Только потому, что во мне течет его кровь. И в тебе, между прочим, она течет тоже, так что повремени пока бросать камни.

Не реагируя на его слова, гончар молча пожирал правителя Ледума глазами.

— Но на самом деле тебя беспокоит не это, — ледяным тоном отчеканил тот. — Прошло столько лет, а ты по-прежнему одержим прошлым, одним-единственным роковым днем, когда судьба выкинула фортель, и ты подслушал разговор, который не следовало бы. Разговор, в котором для меня не было вариантов ответа.

— Ты просто жалок! — бывший инфант не мог больше сдерживать бешенство. Годами оно разъедало его душу, как щелочь, и боль достигла наконец своего апогея. В состоянии этого невиданного аффекта он осмелился даже перейти на «ты», обращаясь к низложенному лорду так фамильярно, как к равному. — Ты должен был умереть, но не лишиться чести! Это была бы достойная смерть, и я… я по праву гордился бы тобою — вместо того, чтобы ненавидеть и презирать! Ты был бы велик… но нет — ты так и не решился на жертву…

— Это глупо, Эрик. Моя смерть никого бы не спасла. И сейчас тебе не исправить ею ошибок прошлого.

Гончар вспыхнул от гнева, не желая больше слушать.

— Все эти годы ты продолжал позорить высокое звание лорда-защитника, — презрительно фыркнул он. — И вот до чего дошло: очередной фаворит принуждает правителя бежать из собственного города, как вора! Как и сам я бежал когда-то… Должно быть, он и вправду хорош в своем деле, коли ему удалось одурачить самого лорда Ледума, которому нет равных в вероломстве и цинизме! Который не остановился даже перед убийством матери своих детей…

— Замолчи! — рявкнул боевой маг, разом прервав поток оскорблений, готовых вот-вот скатиться на уровень площадной брани. — Я любил Лидию… когда-то. Но она предала меня. Я носил по ней траур, и время его истекло.

В глубине души Себастьян был склонен поверить словам лорда. Стал бы он присваивать Лидии статус примы и оказывать покровительство целых семнадцать лет, если бы не питал к ней чувств. Однако, Эрик, кажется, имел другое мнение.

— Это ложь! — почти взвизгнул он, окончательно потеряв контроль над собой. — Ты без жалости лишил ее жизни!..

Лицо инфанта исказилось от застарелой ненависти. Длинные дуги бровей изогнулись, отчего немедленно проявилось сходство с августейшим отцом. Юноша снова шагнул вперед и, повинуясь порыву неуправляемой ярости, занёс руку и наотмашь ударил лорда по лицу. Тот покачнулся, с трудом удержавшись на ногах. В гробовой тишине раздался хлесткий звук удара, а из уголка губ беловолосого выплеснулась узкая струйка крови — нечеловеческой, отливающей золотом крови.

Себастьян похолодел. События принимали дурной оборот: за каждую каплю крови лорда Ледума враги имели обыкновение расплачиваться бочкой своей.

Внимательный глаз сильфа уловил также, что правитель с легкостью мог уклониться. Более того, с присущей ему сноровкой тело стража уже начало обманное движение, которое должно было окончиться прыжком, нацеленным прямо в горло противника. Но лорд Эдвард сознательно остановил этот рефлекторный разворот и, не снимая маски безразличия, без слов принял пощечину.

Ювелир невольно задумался. Чье решение это было: разума или всё-таки сердца? Холодный расчет или внезапное проявление смирения? Понимание, что в таком состоянии сразу с двумя вооруженными противниками всё равно не справиться — или нежелание вцепляться в горло своему сыну, их общему с Лидией сыну? Ведь тогда Эрик неминуемо был бы убит.

Отведя лезвие для замаха, гончар совершил роковую ошибку: для смертоносного броска этого краткого мига было более, чем достаточно. Даже Серафим не успел бы его спасти. Спасти чисто теоретически, ведь он обещал не вмешиваться. А «не вмешиваться» — это значит не помогать никому и хранить нейтралитет, не так ли?

И без того на долю сильфа выпало стать свидетелем семейной драмы, где очень сложно было определить, кто прав, кто виноват. И очень не хотелось ему становиться свидетелем нового убийства, но похоже, всё шло к тому.

А Эрик, кажется, даже не понял, как рисковал — для анализа он пребывал в слишком уж взбудораженном состоянии. Сам от себя не ожидал он настолько эмоционального поступка, разом опустошившего, лишившего сил.

Внезапно инфант успокоился и замолчал, сосредоточенно разглядывая ладонь, на которой, как на палитре, осталась сиять царственная кровь. В глазах юноши что-то поменялось.