И после того как Сроли кончил играть, все чувствовали себя во власти звуков, точно очарованные. По-прежнему стояли перед глазами картины, созданные игрой Сроли: там была и печаль обездоленных, которых он привел, и радость владельцев дворца, были и старики со свечами в руках, и телящиеся коровы — все, что напоминало людям их собственную жизнь и что Сроли сумел так прекрасно выразить…

Гости глядели в сторону Сроли, словно желая слушать еще и еще… Но вдруг послышалось: «Тихо! Тихо!» — «В чем дело?» Лузи пожелал говорить, проповедовать, а это случалось крайне редко, поскольку Лузи был скуп на слово и всегда поручал кому-нибудь другому выступать вместо себя. А тут он вызвался сам, без упрашиваний — значит, и его чем-то задела свирель Сроли…

Да, и у Лузи сегодня был большой день: рассказ Сроли, потом моление у стены и вымаливание у Того, что за стеной, прощения для Сроли и для Михла, который тут же пришел и пробыл в доме довольно долго. Затем торжество, ради которого Сроли так старался, как ради своего личного, а после, очень довольный приготовлениями, неожиданно сыграл мелодию на свирели — все это, видимо, вывело Лузи из обычного его состояния, и когда он увидел перед собою народ, насторожившийся и взбудораженный музыкой, то ощутил в себе желание не дать людям остынуть и, в свою очередь, бросить горсть семян в почву, подготовленную в сердцах слушателей музыкой.

— Возлюбленный Израиль, — начал тихо Лузи. Он говорил короткими, отрывистыми фразами. — Благо народу Израиля, коему ни муки диаспоры, ни отстранение от стола родительского не мешают чувствовать себя чадами Божьими, избранными ради грядущего царства…

И пусть народы мира не торжествуют, — продолжал Лузи, — не радуются счастливой доле, им доставшейся, пусть не смотрят свысока на народ израильский, бедствующий во мраке… Правда, что он отдан на милость множества мечей, висящих над головой его, вынуждающих его вымаливать хлеб свой насущный у жестокосердых убийц. Пусть народы не торжествуют и не смеются над народом израильским, который выглядит чуждым, обездоленным и замученным пасынком среди других. Проклятие, висящее над Израилем, временно, как бы долго оно ни длилось, и не вечно суждено ему оставаться убогим нищим на проклятых дорогах…

Грядет свет, близится избавление Израиля, как это предсказано пророками… Но и сейчас уже — как происходит всегда, когда на народ обрушиваются тяготы и мучения, — являются праведники, принимающие на себя самые тяжкие удары и сопровождающие народ в его тернистом пути, наблюдающие за ним любящим оком милосердного, который желает принять на себя все стрелы, нацеленные в других людей… Тогда и те, кто близок к праведникам, кто осчастливлен их даром, хотят почувствовать высокое горе народа израильского, ибо он есть болящее, ответственное и страждущее сердце мира.

Возлюблен народ израильский Господом за мучения, которыми он показывает миру пример стойкости и несломленной добродетели даже в момент, когда нож поднесен ему к горлу… Возлюблен народ израильский, в омраченных взорах коего все же остается частичка света, чтобы разглядеть грядущее избавление — не только себе, но и всем, за кого этот народ страдает и кому он напоминает знаменитое обещание о том, что придет час, когда высохнут слезы на лицах людей.

Придет время, — продолжал Лузи, подогреваемый собственной речью и исполненный надежды, — когда под свадебным балдахином двинется процессия к священной горе… Вслед за мудрецами мира и праведниками, увенчанными диадемами, со свечами в руках, вслед за Мессией пойдет весь мир — мужчины, женщины, дети, и не только род людской, но и звери, и птицы воспрянут, обретут сознание в день радости, когда счастье станет уделом всех… Каждый мудрец со своими учениками и почитателями, каждый пророк со своими сынами, каждый праведник со своими последователями, питавшимися от его чистых и благословенных деяний, — все, кто хранил священный огонь, дабы не погас он в пору ветреную и бурную…

Берегите и вы, братья и члены общины нашей, тот светоч, что передан вам по наследству, храните его до того дня, когда явится Мессия и все преклонят колени пред Избавителем, прося благословения, — и люди, и прочие земные твари, в коих гнездится дух живой…

Берегите огонь, братья, члены общины нашей! — подогревая себя, повторил Лузи, а собравшиеся, зачарованно смотревшие ему в рот, хотели слушать еще и еще слова утешения, слова о возвышенной миссии, уготованной каждому, кто стоит возле праведника.

— Ах! А! — восторгались слушатели, которым указали путь к избавлению от страданий народных и страданий каждого в отдельности.

— Ах! А! А! — восклицали люди от радостной веры в то, что им суждено донести спрятанным под полой тот самый свет, который должен храниться, тлея, до времени Мессии, как обещал рабби Нахман…

— А! А!..

Но не успели гости надивиться проповеди Лузи, как вдруг раздался звон разбитого стекла и в окно комнаты, где происходила трапеза, влетел камень. Осколки разлетелись по сторонам, а камень пронесся над собравшимися и чуть было не попал кому-нибудь в голову, не исключая (а может быть, именно его имея в виду) и самого Лузи…

Гости всполошились… Калеки и уроды, столпившиеся в кухне, стали отодвигаться от порога большой комнаты, куда они только что пытались просунуть голову, и постепенно исчезали за дверью. Те, кому не хватило места за столом и кто слушал стоя, тоже поспешили прочь, ошеломленные; попятились назад и те, кто сидел за столом. И только Сроли сразу понял, что происходит и что следует предпринять.

Он кивнул Шмулику, расположившемуся за столом, чтобы тот вышел с ним на улицу посмотреть — авось удастся поймать с поличным того, кто бросил камень, и воздать ему по заслугам.

Сроли понимал, что камень — продолжение того, что проделали с ним в доме у Брохи, когда он попал туда в нетрезвом виде. Это и предвестие событий, которые могут произойти в дальнейшем, известным образом и известной рукой организованные…

Он протиснулся сквозь толпу и вместе со Шмуликом выбрался на улицу. Но когда они оба огляделись по сторонам, стараясь обнаружить пусть даже малейший след того, кто швырнул камень, они ничего не нашли, хотя и разошлись в разные стороны, подобно собакам-ищейкам. Пришлось возвратиться с пустыми руками, с неудовлетворенным желанием отомстить злодею. Но когда они вернулись к дверям дома Лузи, то наткнулись на высокого человека, чье лицо в темноте было не разглядеть. Завидев их, человек пошел им навстречу и спросил:

— Здесь живет Лузи Машбер?

— Здесь. А что такое? Что вам нужно?

— Дело есть, — ответил тот, — я прислан от реб Дуди с поручением.

Войдя вместе с Шмуликом и Сроли в кухню, а потом и в большую комнату, где оставалось полно народа, еще не успевшего прийти в себя после случившегося, незнакомец окинул взглядом стол и, увидав и узнав того, кто был ему нужен, все же для верности спросил:

— Это и есть Лузи Машбер?

— Да, это он.

— Я прислан от городского раввина, от реб Дуди, который просит, чтобы Лузи немедля, как можно скорее, прямо сегодня явился к нему по важному делу.