– Женщину – замуж! Всю гниль – распустить! Хоу!

Мастер Толчерд тактично выждал, когда его друг уйдет; затем выдвинулся, неловок в своем убранстве.

– Мадам, я обещал вам сие зрелище немало месяцев тому. – Конфузливо. – Оно наконец готово. Если консорт сыграет музыку, что я им приготовил, ваши танцоры явятся.

– Мы в нетерпении, мастер Толчерд, – излила она благодарность на его лысую и потную голову.

Взмах руки в сторону галереи музыкантов – и зазвучала бойкая, восхитительная мелодия: разительный контраст с той, что зачала сей вечер. Королева взяла очередной бокал вина. Квайр раскинулся на ложе, рассеянно гладя ее руку.

Мастер Толчерд ударил в ладоши. Из дальнего конца покоев принялись возникать фигуры. То были танцоры в сверкающих костюмах, столь быстроноги и изящны, что труппа мастера Патера смотрелась сборищем калек. Они танцевали все ближе и ближе, крутя пируэты, воспаряя, соприкасаясь руками, и по мере продвижения их к обезлюдевшей арене делались яснее словно бы застывшие маски их лиц – металлические маски с пустотой в глазах и ничего не выражающими ртами. Тут был Харлекин в шахматном костюме и ряд различных клоунов – Дзанни, Пьерро, – Колумбина, Исабелла, – Доктор и дряхлый Панталон. Тут был Скарамуш с показной удалью и длинной шпагой, румяный мушкетер. И они плясали в ряд перед Королевой; потом единомоментно согнулись в поклонах и реверансах, едва прервалась музыка. Каждая деталь их костюмов состояла из металла. Руки-ноги были металлическими и переливались цветами. Из металла были и лица.

– Узрите, – сказал мастер Толчерд горделиво, – моя Механическая Харлекинада!

– Они не люди, мастер Толчерд? – Королева задохнулась. – Ни на волос? Они столь прекрасны!

– Металл, только металл и ничего, кроме металла, мадам. Свет еще не видывал созданий столь утонченных.

(Доктор Ди насладился скрещеньем взглядов с капитаном Квайром.)

Они принялись танцевать снова; разыграли целый спектакль: о любви пресеченной, о любви обретенной, о любви пораженной и любви отомщенной. И хотя их жесткие металлические лица не несли выражения, их механические тела выражали всю историю волнующе. Глориана придвинулась к Квайру, Квайр – к Глориане. Спектакль продолжался. Харлекин полагал себя обманутым Колумбиной, ибо Исабелла, ревнуя, возжелала Харлекина себе, оттого она заставила его поверить, будто Колумбина крутит любовь со Скарамушем. В свой черед, разозлившись, Харлекин отдался Исабелле, чтобы позднее узнать правду и, ринувшись рассказать обо всем Колумбине, грудью встретить мстительный ее кинжал. Выяснив, как было дело, сама она отведывает яд. Последнее движение танца было медленным, похоронным па, как в зерцале отражающим предыдущий пляс ансамбля мастера Патера.

Зрители, по большей части, ощутительно взволновались, особенно мастера Хлебороб, Рэнслей и Уоллис, кои все считали себя обманутыми в любви. Алис Вьюрк тоже рыдыла рыдмя и была утешаема сиром Орландо. Квайра пантомима не трогала, но, поскольку Королева находила ее удовлетворительной, он хлопал энтузиастически. Механические существа оттанцевали прочь.

– Вы обязаны показать их вновь, сир, – обратилась Королева к мастеру Толчерду. – Многажды. Они исполняют другие истории?

Мастер Толчерд был извинителен:

– Пока нет, мадам. Только одну. Но их можно приноровить. И к комедии, и равно к трагедии. Если дозволите, я приведу их на следующее ваше празднество.

– Опять и опять, мастер Толчерд. Мы вас благодарим.

Никогда еще не был Толчерд столь доволен. Сияя, он последовал за своей Харлекинадой.

Квайр думал, что видел мертвый танец. Он поднялся. Он нуждался, сказал он, в облегчении.

Когда он шел мимо сира Амадиса, тот ущипнул Квайров плащ.

– Капитан Квайр? – Умолительный тон. Издалека, со златых подушек, мучаясь вниманием двух гейш, сердито глядел Рэнслей.

– Вестимо, сир Амадис. Чем могу служить?

– Ваша опекаемая – ваша подопечная – ваша барышня – девчонка.

– Алис не у меня на поруках, сир. Уже нет. Некогда я сторожил ее девственность, а теперь сторожить нечего. – Квайр был тверд. Он был сама нравственность.

– Но однажды вы за меня хлопотали.

– Сего мне делать не следовало.

– Вы похлопочете за меня снова, капитан?

– Я не в силах, сир Амадис. Вы должны хлопотать за себя сами.

Рэнслей восстал и заковылял к ним:

– Осмотрительнее, Амадис, с любыми интригами, что ты замышляешь. Я все слышу. Я все слышу.

Квайр живо уступил дорогу обоим:

– Я не в силах. Вам следует решить сие меж собой, джентльмены. Я не бог.

– Вы могущественны, как бог, Квайр, – сказал лорд Рэнслей. – Кое в чем, по крайней мере. Зевес! Как вы нас всех совратили!

Квайр замер, стоя к ним спиной:

– О чем вы, милорд?

– Взгляните на нас. Мертвецки пьяны, одурманены похотью, будто тиранический ромейский двор древности. И сие – ваших рук дело, Квайр.

– В самом деле. – Капитан покачивался. – Выходит, я и вправду бог, как вы говорите, милорд.

– Когда завершится дознание по делу о том, как погибла честь Альбиона, при кончине мира – ждать осталось недолго, сказал бы я, – вердикт будет: убийство. И убивцем, сир, будет назван Квайр.

Тот почесал затылок.

– Развращение заключается в том, что была произведена имитация реальности – с использованием мифа. Пал бы Альбион столь быстро, будь его основания крепки?

– Вы не отрицаете?..

– Я отрицаю все, милорд.

– Что с Алис Вьюрк? – Лорд Кровий ослабел. – Вы не станете посредничать? Не выберете одного из нас?

– Я не бог, – сказал Квайр. – Я даже не король. Я Квайр. Свою проблему вы должны уладить самостоятельно. – Он продолжил путь, оставляя Рэнслея и Хлебороба наедине, совещаться втихомолку.

Сир Орландо Хоз беседовал о политике с Алис Вьюрк, а та, будучи опытной льстицей, перефразировала слова собеседника и подавала их в ответ как собственное мнение.

– Я виню Монфалькона. Он вцепился в свои убеждения мертвой хваткой. Полагал, будто единственный способ не развалить Империю – выставить Глориану богиней и, дабы гарантировать ее веру в сию сказку, держать ее в беспорочном неведении относительно всего, что он делал, дабы сохранить легенду. Он вцепился в сию легенду подобно безумцу. К слову, я считаю, что он – жертва Квайра настолько же, насколько считает жертвами Квайра остальных. Я собираю доказательства, даже теперь, но не так открыто, как Монфалькон.

– Итак, вы думаете, капитан Квайр – злодей, положивший глаз на трон?

– У меня нет особенной неприязни к Квайру. Из него вышел бы отменный король. Не расходись его мотивы с моими, я бы его стерпел. Однако ткань Альбиона гниет на наших глазах. Невозможно позволить сотканному Монфальконом чарующему гобелену разом упасть и явить доселе скрытую им реальность – ее не примут ни дворяне, ни простолюдины. Занавесь должно приподнимать дюйм за дюймом долгие годы.