Едва подумав об этом, она сразу поняла: очень далеко, дальше некуда. Он не стал бы так долго просто встречаться – захотел бы всего. Нет, она правильно поступила – она и сейчас еще не готова к этому. Именно потому она и потеряла его навсегда – единственного человека, который был ей нужен. Эх, быть бы постарше.

Так она бродила, потеряв счет времени, пока не обнаружила, что уже темно. Семинар – спохватилась она, – библиотека закрылась, а я и половины не законспектировала. Ну и Бог с ним, может, не спросят. А вот физикой надо сегодня еще позаниматься – послезавтра пробный ЕГЭ.

И она поспешила домой.

Пробный экзамен по физике проводился в огромной аудитории автодорожного института. Десятиклассников, пожелавших его сдавать, посадили по одному за стол и предупредили, что делать замечания никому не будут, – при малейшем нарушении дисциплины проводят за дверь. Насте очень хотелось набрать побольше баллов, чтобы получить заветную пятерку и освободиться от переводного экзамена по физике в лицее. Переводной должен был состояться в первых числах июня – для тех, кто завалит сегодняшний пробный или вообще не явится на него. Поэтому она дала себе слово не оглядываться и не отвечать ни на какие вопросы соседей. И правильно сделала: через несколько минут после раздачи заданий появились и первые выгнанные. Какой-то парень попросил у соседки калькулятор, та, обернувшись, дала – и тут же оба были удалены из аудитории, невзирая на слезы и мольбы. После этого воцарилась гробовая тишина: никому не хотелось стать следующей жертвой.

Так прошло два часа. Строгие преподаватели бдительно следили за ребятами, не позволяя даже залезть в карман, – вдруг там шпаргалка или мобильник. Но минут за двадцать до окончания экзамена в аудиторию неспешно вошел представительный мужчина в сером костюме, внимательно осмотрел аудиторию, что-то сказал экзаменаторам, те согласно кивнули, – после чего мужчина поднялся на самый верх амфитеатра и передал сидящим там ребятам какие-то листы. А затем спокойно вышел.

И мнение о честности экзаменаторов рухнуло в момент. Насте стало так противно, что появилось желание плюнуть на этот экзамен, сдать работу и уйти. Но она пересилила его, справедливо посчитав, что сделает хуже только себе.

В аудитории поднялся шум, ребята принялись оборачиваться друг к другу и переговариваться, уже не обращая внимания на преподавателей. Те попытались призвать их к порядку, но, поняв бесполезность своих усилий, не стали обострять обстановку, – быстренько собрали работы и удалились.

Этот инцидент получил широкую огласку. Родители одного из учеников оказались корреспондентами местной газеты и моментально отреагировали на происшедшее разгромной статьей. Но органы образования результаты экзамена аннулировать не стали, – все-таки он был пробным. Поэтому учителя десятиклассников сами решали, что кому ставить за год.

Оценки, полученные Настиными одноклассниками на этом экзамене, полностью совпали с лицейскими, а кое у кого оказались даже выше, – поэтому физик вывел годовые результаты в соответствии с ними. Таким образом, экзамен по физике одноклассники сдали досрочно, чему были несказанно рады. Настя получила ожидаемую пятерку, – это привело папочку в неописуемый восторг. Он похвастался успехами дочери у себя на кафедре – кафедра тоже восхитилась и скинулась на огромный торт, торжественно съеденный семейством Снегиревых в два приема.

В конце мая лицеисты сдали последний экзамен, и широкие лицейские двери выпустили теперь уже одиннадцатиклассников в последнее лето их детства.

Остался всего год, думала Настя, возвращаясь с собрания, где им вручили дневники с итоговыми оценками. Всего один год, и сбудется моя мечта: я уеду в Питер, поступлю в университет и постараюсь забыть обо всем, что меня так мучило. Надо только поднапрячься в одиннадцатом, чтобы тоже окончить на все пятерки, – обеспечить себе медаль, и тогда придется сдавать одну математику, а математику я уже не боюсь.

Впервые в жизни она не радовалась лету, представлявшемуся ей огромной пустой дырой, которую совершенно нечем было заполнить. Денег на путешествие, подобное прошлогоднему, у родителей не было, – они продолжали выплачивать кредиты, и конца этому в скором времени не предвиделось. Наталья не появлялась и не звонила – ее не было в городе, она уехала к родне в Воронеж.

Весь июнь Настя проскучала у бабушки. Она пыталась, как обычно, копаться в огороде – сажала цветы, объедалась клубникой и крыжовником, сражалась с колорадскими жуками. Но, если прежде эти занятия доставляли ей удовольствие, то теперь они почему-то не вызывали никаких эмоций, – ее душа продолжала томиться непонятной, но привычной тоской. Чтобы хоть немного приглушить ее, она убедила себя заняться высшей математикой, – набрала в библиотеке учебников за вузовский курс, даже влезла в тензорное исчисление, но и это не помогло. Во-первых, она там ничего не поняла, во-вторых, если честно, не очень и хотелось. Самое ужасное: она сама не могла понять, чего ей хочется. Настя очень хорошо сознавала, что ей грех жаловаться на жизнь: она умница и отличница, у нее замечательные родители, отменное здоровье и приятная внешность. У других и половины этого нет. Но тогда – откуда эта вселенская хандра? Ведь ей семнадцатый год, все говорят, что это лучший возраст. Ей бы радоваться жизни – а радости нет.

По утрам, вглядываясь в большое зеркало на старом бабушкином шифоньере. Настя не переставала поражаться, как изменилось за этот год ее тело. Неужели это ее бедра – ведь они всегда были такими узкими, когда они успели так округлиться? А руки? А грудь? – это вообще что-то невообразимое! Уже второй размер лифчика тесноват – а год назад был нулевой. Вообще-то фигура ничего, только кому это надо?

Лежа в гамаке под старой яблоней, Настя предавалась унылым размышлениям, когда ее ушей достиг звонок мобильника. Едва заслышав его, она почуяла недоброе, – а дурные предчувствия у нее обычно сбывались чаще, чем хорошие.

Из далекого Воронежа звонила Наталья. Звук был на удивление чистым и громким, как будто она находилась неподалеку, – но от услышанного Настя похолодела.

– Настя, у нас все плохо! – сразу заплакала Наташка. – Дома полный мрак. У отца отказывает сердце, он задыхается. Нужно ставить клапан, а за операцию требуют шестьсот тысяч, представляешь? Я подумала, что ослышалась, говорю: наверно, шестьдесят – тоже запредельно, но все же. А мать говорит, нет, шестьсот. Остается только продать и эту квартиру и купить какой-нибудь закут: больше денег взять негде. И не факт, что операция поможет. Настя, разве это не безнравственно: требовать такие деньги? Что врачи, с ума посходили, что ли? Никита хочет бросить институт и идти контрактником в армию. Настя, мне так тошно, так тошно, что жить не хочется!

– Знаешь, мне тоже. – Настя вдруг почувствовала, что ей действительно хочется перестать ощущать окружающее и себя саму. Хочется исчезнуть, не быть, чтобы больше не чувствовать тянущую боль в груди, где по идее и должна располагаться душа.