Когда турки сообразили, что артиллерия произвела уже большие повреждения в стенах, то послали инженеров осмотреть брешь. Последние вышли из своих траншей, спустились во рвы и прошли во всю длину их, не будучи даже замечены, потому что турецкие аркебузиры, поставленные на контр-эскарпе, стреляли с такой меткостью и быстротой, что христиане едва осмеливались отвечать им. Во время этого осмотра турецкие инженеры заметили, что одна из бойниц равелина была так низка, что человек, став на плечи другому, легко мог добраться до нее. Узнав об этом, Мустафа-Паша на рассвете следующего утра откомандировал отряд янычар с лестницами попытаться на нечаянный захват крепости. Сначала все сделалось по его ожиданию. Осаждающие взобрались на равелин, убили спящих и уже бросились на дощатый помост, ведущий на караульную площадку, когда небольшое число рыцарей, привлеченных шумом, вдруг остановили их выстрелами из аркебуз. Вскоре христиане, собранные шумом тревоги, явились во множестве, и во главе их бальи Эгарас. Они напали на неприятеля в надежде возвратить равелин, но турки были слишком упорны в атаке, чтобы легко отказаться от успеха, казавшегося им почти несомненным. Весь лагерь неверных взялся за оружие, тысячи солдат стремились к стенам и, не измеряя опасности, бросались на приступ. Христиане сопротивлялись только с трудом, и когда неприятель с неимоверной быстротой успел оградить себя внутри равелина земляным валом и фашинами, должно было отказаться от надежды выбить его из этого отдаленного поста и подумать об отступлении. Турки последовали за ними и были остановлены только огнем пушек, обстреливавших рвы. Но едва отдохнули они несколько минут, как ими овладела новая ярость, и, как бы стыдясь, что уступили непобедимой силе, они устремились подобно потоку с вершины контр-эскарпа и приставляли свои лестницы. Они слишком коротки! Но они поддерживают друг друга, цепляются за камни, ползут по трещинам стен, и, по-видимому, решились во что бы то ни стало проникнуть в крепость, хотя бы им пришлось наполнить рвы своими телами. Такому яростному нападению осажденные противопоставляют самый энергический отпор. Камни, кипящая смола, горящие круги осыпают наступающих, сбрасывают их с верха стен, заключают в огненный круг, покрывают страшными язвами, зажигают их платье и наконец принуждают отступить. Битва началась на рассвете и кончилась только в час пополудни. Две тысячи турков были убиты и ранены, только двадцать мальтийских рыцарей и 60 солдат заплатили своей кровью за честь этого дня. Один французский рыцарь, Абель де-Гардамин, явил при этом приступе пример величайшей храбрости и самой героической смерти. Пораженный смертельным ударом, он отталкивает желающих помочь ему и отсылает обратно в битву, советуя им исполнять свой долг, что ему остается только умереть на месте, где упал он, потом доползает до часовни, обращает к Богу последнюю молитву и испускает дух на ступенях алтаря.

Отбитые с уроном, неверные принялись опять за свои земляные работы. Они подняли выше равелин посредством земли, тюков шерсти и фашин и, несмотря на огонь из нескольких пушек, остававшихся осажденным, успели подняться выше стен, которые артиллерия их продолжала громить. С этой минуты положение христиан сделалось пагубным. Две пушки, поставленные турками на равелине, сбили последние орудия их, отличные стрелки, которыми обставили парапет, стреляли во внутренность крепости и делали почти невозможным всякое сообщение; защитники едва могли пробираться к стенам, и то для этого принуждены были скрываться в галереях под деревянными мантелетами или в настоящих траншеях, построенных из ящиков, наполненных землей.

Укрепившись в приобретенной позиции, турки снова принялись за работы во рвах и занялись наполнением их камнями и фашинами. Они перебросили также мост с контр-эскарпа на эскарп. Осажденным удалось несколько раз ночными вылазками и горючими веществами сжечь мост и фашины, но турки приняли удачнейшие меры и наконец остались обладателями рвов. Особенно привязались они к западному фасаду, обращенному к порту Мирза-Мушиет. Пробивая скалу, они иссекали в ней лестницы, сооружали на мосту новые леса, разрушили часть парапета и беспрестанно расширяли брешь, через которую надеялись проникнуть в город. Однако же христиане, свидетели такого страшного упорства, не унывали. Они ели, спали и стерегли поочередно свои посты, подавляемые тяжестью вооружения и ужасным жаром. Никто не был без ран, лица всех были обожжены, руки изъязвлены, большая часть хромала или носила руку в перевязи, и мостовая форта была усеяна кусками мяса и оторванными членами. Сам бальи Эгарас жестоко страдал от раны в ноге, растравляемой со дня на день больше хлопотами и жаром, но он отказался оставить форт и на увещания гроссмейстера отвечал, что, будучи стар, никогда уже не найдет случая кончить жизнь с такой славой.

Когда новые работы осаждающих обнажили крепость со всех сторон, тогда совет рыцарей, считая дальнейшую оборону невозможной, отрядил одного из членов своих с донесением об этом Жану де-ла-Валетту. «Враги, – сказал ему посланный, – готовы вторгнуться в крепость. Бреши обширны, все оборонительные работы сбиты, кавальер разрушен, а равелин, находясь в руках неверных, сделался источником гибели для христиан. Форт, может быть, устоит еще несколько дней, но только принося ежедневно новые жертвы, которых неприятель будет убивать издали и без всякого риска для себя. Впрочем, мы все готовы сражаться до последней минуты за славу ордена и веру, если вы сочтете это нужным». Выслушав мнения окружавших его начальников, гроссмейстер отвечал холодно: «Я знаю, что форт не может держаться, но для спасения всего ордена необходимо, чтобы вы защищали форт до последней минуты, хотя бы вам пришлось погрести себя под его развалинами. От одного дня больше или меньше зависит спасение или гибель Мальты, и теперь представился случай напомнить вам, что, по данному вами обету, вы должны считать жизнь ни во что, если пожертвование ею может быть полезно вере. Я вам доставлю подкрепление и снаряды, и сам, будьте в том уверены, когда придет время, когда исчезнет всякая надежда, явлюсь, чтобы умереть среди вас». Этот ответ гроссмейстера, объявленный в Сент-Эльме, сначала подкрепил мужество его защитников, но скоро перспектива верной смерти породила в некоторых слабость и непослушание. Жан де-ла-Валетт искусно унял возникающий беспорядок, воодушевил мужество самых нерешительных и все единогласно поклялись умереть на бреши. Мы желали бы рассказать в величайшей подробности все происшествия этой вечно достопамятной осады, следить за усилиями турков, исчислить их беспрестанные атаки, описать все приступы их, говорить о страданиях осажденных, о их потерях, их геройском терпении, непреодолимой храбрости, о их битвах, достойных времен древних, но это завело бы нас слишком далеко. Поэтому, минуя тысячи частных действий второстепенной важности, обратимся прямо к последним усилиям неприятеля, которые доставили ему наконец кровавую победу.

16 июня 1565 года было назначено для общего штурма и день перед тем – мусульманский праздник – был посвящен покою, молитвам и назиданиям, вместе благочестивым и воинственным, муфтиев и имамов. Чувственный рай Мухаммеда и его сладострастные радости были обещаны воинам, которые падут за веру.

Едва солнце осветило театр верховной борьбы, как оттоманский флот явился в гавани Мирза-Мушиет, чтобы соединить свой огонь с огнем осаждающих. 4000 стрелков находились в траншеях контр-эскарпа, под защитой их штурмовая колонна, снабженная лестницами, заняла ров и в величайшем безмолвии выстроилась у подошвы стены. В крепости были приняты все меры для отбития штурма. Рыцари и воины находились в засадах за укреплениями единственной позиции, которую давно уже могли сохранять, т. е. лежа или стоя на коленях. Один только часовой на виду наблюдал за неприятелем. Через каждые три солдата находился рыцарь и между двумя копьеносцами один аркебузир. Кучи камней, копий, гранат, мечей, кругов из смоленой пеньки были расположены в порядке и изобилии, бочки с водой, поставленные близ сражающихся, должны были восстановлять силы их. Даже раненым были назначены опасные поручения: они должны были приносить съестные и воинские припасы и уносить убитых. Доски и трапы с железными остриями были сброшены во рвы на самых слабых пунктах.