С Костылевым и раньше случалось такое – когда ему было очень плохо, он мог внезапно крепко заснуть в самом неудобном положении. Впервые это произошло тридцать с лишним лет назад в детском саду – он уснул, сидя на краю узкого подоконника в раздевалке после того, как воспитательница Ольга Панкратовна при всех отчитала его за то, что он, якобы, украл и съел потихоньку ее бутерброд со шпиком. Алеша бутерброда даже не видел, но когда старшую группу выстроили в комнате для музыкальных занятий, и Ольга Панкратовна зычно скомандовала: «Кто взял бутерброд – шаг вперед, живо!», он почему-то нестерпимо, до слез покраснел и опустил голову.

– Костылев, выйди из строя, – сказала Ольга Панкратовна. – Это же ты сделал, по глазам вижу! Как не стыдно, почему не признаешься? Ну, говори быстро – съел?

– Съел… – прошептал Алеша, чувствуя гул в ушах.

– Можешь идти и больше так не делай. Мне бутерброда не жалко, жалко будет, если из тебя вырастет вор. Ты понял?

– Да.

Он убежал в раздевалку за шкафчик, на котором наклеен был заяц с барабаном, вскарабкался на подоконник, чтобы как следует тут пореветь, но вместо этого сразу провалился в теплую темноту, где было хорошо – без Ольги Панкратовны и без бутербродов со шпиком, который он терпеть не мог.

Проспал Алеша тогда полтора часа. За это время в детсаду уже поднялся переполох, звонили отцу на работу и домой – бабушке, перепугав ее чуть не до обморока. Алексея нашла Спицына из младшей группы – вспомнила, что во время игры в прятки он всегда отсиживался за шкафчиком на окне.

…Сейчас он, видимо, тоже проспал довольно долго, а когда открыл глаза, понял – вокруг что-то изменилось. Стало еще темней и прохладней, в листьях деревьев мерно шуршало, запахи сделались отчетливей и резче. Шел дождь – вот, что произошло. Но плечи Костылева оставались сухими: дерево, под которым стояла скамейка, защитило его.

А фонарь погас. Значит, и правда, поздно, свет в городе гасят в час ночи. Костылев поднес руку с часами к глазам, но не смог разглядеть циферблата. Он встал, потянулся, переступил затекшими ногами. Посмотрел в сторону переулка, откуда пришел, – там еще тлели какие-то огни. И решительно зашагал в другую сторону, вдоль сквера.

Дорожка вывела его на незнакомую улицу. Костылев пошел по ней налево и через три квартала свернул в узкий коротенький переулок, затем пересек пустырь, заваленный бетонными плитами, некоторое время брел вдоль бесконечно длинного, унылого, как день в больнице, каменного забора, над которым поднимались неподвижные костлявые шеи подъемных кранов. Забор все-таки кончился, и Костылев, повернув на сей раз вправо, очутился на почти деревенской окраинной улице, узкой, кривой и к тому же горбатой – улица поднималась на довольно крутой холм. По обеим ее сторонам стояли совсем старые, невысокие, большей частью деревянные дома на высоких фундаментах; удивительно, как новостройка до сих пор не сожрала их. Некоторые дома прятались в палисадниках. Костылев мог поклясться, что не был здесь никогда в жизни.

Дождь продолжал накрапывать. Костылев вытер ладонью волосы и лоб и медленно пошел к вершине холма. В одном из двухэтажных домов бледно светилась маленькая низкая витрина. За ее стеклами он увидел корзину цветов. Здесь были розы – алые, палевые, почти черные и большие желтовато-кремовые, похожие на те, какими украшают торты. Вокруг корзины полукругом располагались овальные эмалевые медальоны. Разные лица смотрели с них на Костылева – старческие, молодые, даже детские. Бесшабашно улыбался краснощекий парень в лейтенантской форме.

Костылев поднял глаза. «МАГАЗИН РИТУАЛЬНЫХ УСЛУГ» – сообщала вывеска. В правом углу витрины, положив большую голову на капроновую фату с флердоранжем, дремал черный кот. Заглядевшись на него, Костылев шагнул и чуть не налетел на водоразборную колонку, нелепо, гвоздем, торчащую посреди тротуара.

Дождь сонно шелестел в деревьях. Во дворе уютного домика с запертыми ставнями вдруг заполошно заорал петух и тотчас, звякнув цепью, забрехала собака.

На плоской вершине холма Костылеву открылась маленькая площадь, каменные двух-трехэтажные дома обступали ее. На дверях нескольких магазинов висели большие амбарные замки. Костылев приблизился к одной из витрин, где в шеренгу, по росту, выстроились эмалированные кастрюльки. Возглавлял отряд желтый самодовольный чайник, похожий на слона с задранным хоботом. Костылев посмотрел на часы: половина третьего.

Через площадь, рядом с лавкой «ФУРАЖ. ХИМИЧЕСКИЕ УДОБРЕНИЯ. ТОРГОВЛЯ ПО БЕЗНАЛИЧНОМУ РАСЧЕТУ», стояла лошадь, запряженная в телегу. Круп лошади блестел от дождя. Морда ее была погружена в холщевый мешок, прикрепленный к голове наподобие собачьего намордника. Наружу торчали только мерно двигающиеся уши, из мешка доносилось монотонное похрустывание.

За площадью улица полого спускалась вниз и тонула в темноте. Идти по ней дальше Костылеву не хотелось. Но почему-то он пошел и шагов через десять вдруг увидел: здесь улица совсем другая, городская, с каменными многоэтажными домами. Пренеприятная это была улица, вся какая-то обшарпанная, неряшливая, точно давно опустилась, махнула на себя рукой. Она напоминала немолодую женщину, из тех, кто уже «поставил на себе крест», кого можно встретить средь бела дня непричесанной, в стоптанных туфлях, с неподшитым подолом.

Единственный фонарь без колпака жестоко светил прямо на дряхлые, покрытые полопавшейся краской фасады, демонстрируя трещины, кособокие двери, оборванную между вторым и первым этажами водосточную трубу, сплющенную у конца, точно изжеванная папироса. Из черных провалов подворотен тянуло затхлостью.

Надо было возвращаться. Костылев рассеянно посмотрел на дом, возле которого стоял, на широкий, подпертый чугунными колоннами балкон, уставленный ящиками, из которых вылезали и расползались по стенам черные побеги мертвого плюща, на ободранную табличку с названием улицы. «Сосновая ул. 6», – прочитал он. Удивился. Прочитал снова.

Внезапный шум, доносящийся от площади, заставил Костылева обернуться и отступить на тротуар. Большой красный «Икарус»{146} надвигался, загородив собой всю проезжую часть, светя подфарниками, сверкая окнами. Обдав Костылева запахом бензина, он проехал мимо, и Костылев успел прочитать: «Аэровокзал – аэропорт». Почему-то от этого на душе сразу стало спокойнее, к тому же он приблизительно представлял теперь, в каком районе находится. Однако же… Сосновая улица. Где-то поблизости, в доме двенадцать, пресловутая ветлечебница, куда, помнится, так настойчиво посылали его все, кому не лень, особенно Погребняков. Очень интересно.

Дом под номером восемь был похож на амбар – высокий первый этаж, маленькие окошки, закругленная сверху дубовая дверь с медными какими-то засовами, заклепками, массивной ручкой.