Он изумленно осекся, когда первый мужик вдруг бросил копье на землю, подошел к самому краю оврага и указал рукой вниз, оглядываясь на него.

— Отойди в сторону, — сурово велел Кельдерек. — Нет… подальше… вон туда. Я вам не доверяю, кровожадные грязееды.

Он снова опустился на колени на кромке обрыва. Здесь склон в верхней своей части спускался отлого, а двумя десятками локтей ниже Кельдерек разглядел за деревьями широкий травянистый уступ с крохотным озерцом и примятую, поломанную траву на месте, где лежал Шардик. Наполовину в озерце, лицом вниз, лежал человек в синем плаще. Череп у него был раздроблен, мозги наружу; рядом валялся окровавленный наконечник копья. Древка нигде видно не было — вероятно, упало в пропасть.

Услышав шорох позади, Кельдерек стремительно вскочил на ноги и повернулся. Но возвратившийся мужик был по-прежнему безоружен.

— Теперь вы должны уйти, господин, — прошептал он, дрожа всем телом и уставившись на Кельдерека как на выходца из потустороннего мира. — Я в жизни не видал ничего подобного, но я хорошо знаю, что бывает, когда они во плоти выходят из Избоины. Теперь вы увидели все своими глазами и знаете, что это существо обладает неземной силой. Это воля божья. Но именем бога заклинаю вас, господин, пощадите нас и уйдите!

Засим все трое повалились на колени, умоляюще стиснув руки и глядя на него с таким нескрываемым страхом и мольбой, что он пришел в недоумение.

— Теперь вас никто не тронет, господин, — горячо заверил первый мужчина. — Ни мы, ни кто другой. Если хотите, я пойду с вами хоть до самой границы Урты. Только уйдите!

— Хорошо, — ответил Кельдерек, — ты пойдешь со мной, и, если еще кто-нибудь из твоих навозных ублюдков попытается напасть на меня, ты умрешь первым. Нет, оставь копье — и пойдем.

Но уже через лигу Кельдерек отпустил своего несчастного покорного заложника, который смотрел на него с таким ужасом, будто видел перед собой призрака, восставшего из могилы. И дальше опять пошел один, следуя на почтительном расстоянии за Шардиком, бредущим через долину на север.

Постепенно Кельдерек осознал, что теперь он одинокий путник в незнакомом краю, где помощи ждать неоткуда, связанный необходимостью неотступно следовать за смертельно опасным зверем. А еще немного погодя понял, что стал пленником Шардика.

Представлялось ясным, что медведь ослаблен последним ранением. Он продолжал двигаться по направлению к горам (уже отчетливо видневшимся на горизонте) с прежней решимостью, но шагал все медленнее, останавливался передохнуть все чаще, а время от времени крупно вздрагивал и резко мотал головой от боли. Кельдерек, теперь мало опасавшийся внезапного стремительного нападения, сократил расстояние между ними и изредка негромко призывал: «Держись, владыка Шардик!» или «Успокойся, владыка Шардик, твоя сила — сила божья!». Один или два раза ему показалось, что Шардик узнал его голос и даже нашел в нем известное утешение.

После коротких сумерек быстро наступила ночь. Шардик несколько часов проспал, лежа на виду посреди открытой местности, но Кельдерек не смог сомкнуть глаз и безостановочно расхаживал взад-вперед поодаль, наблюдая за ним. Незадолго до рассвета медведь внезапно поднялся на ноги, мучительно кашляя, и снова побрел по направлению к горам; его тяжелое хриплое дыхание далеко разносилось в предрассветной тишине.

Кельдерека мучил лютый голод, и позже утром, заметив вдали двух пастухов, устанавливающих переносные плетеные изгороди, он пробежал с тысячу шагов, чтобы попросить у них хоть что-нибудь, хоть корку хлеба, хоть кость поглодать. К его удивлению, они оказались простыми приветливыми парнями — явно прониклись сочувствием к голодному измученному путнику и выразили готовность помочь, когда он сказал, что во что бы то ни стало должен отослать сообщение в Беклу, а сам связан религиозной клятвой неотступно следовать за огромным зверем, которого они видят в отдалении. Воодушевленный доброжелательностью пастухов, он вдобавок рассказал и о событиях вчерашнего дня, а когда закончил, парни переглянулись с нескрываемым ужасом.

— Избоины! Господи помилуй! — пробормотал один из них.

Другой, положив на землю полкаравая и маленький круг сыра, попятился со словами:

— Вот еда! — а потом, как давешний мужик с копьем, взмолился: — Пощадите нас, господин… уйдите, бога ради!

После чего, не дожидаясь, когда уйдет Кельдерек, оба сами пустились наутек со всех ног, оставив свои подрезочные ножи и деревянные молотки валяться у плетеных изгородей.

Ночью Шардик повернул к какой-то деревушке, и Кельдерек прошел через нее, никого не встретив и не увидев на своем пути, точно бесплотное привидение или проклятый призрак из легенды, обреченный вечно странствовать по свету, незримый для смертных глаз. На окраине деревни Шардик задрал двух коз, но бедные животные даже заблеять толком не успели, и никто не поднял тревогу. Когда медведь насытился и похромал прочь, Кельдерек тоже поел, скорчившись в темноте, жадно разрывая теплое сырое мясо зубами и пальцами. Позже он заснул, слишком усталый, чтобы задаваться вопросом, не скроется ли Шардик ко времени, когда он проснется.

По пробуждении, еще не открыв глаза, Кельдерек услышал птичий щебет, и в первый момент знакомые звуки раннего утра показались совершенно естественными, но потом он с упавшим сердцем вспомнил, что он больше не простой ортельгийский охотник, а несчастный одинокий путник, лежащий на земле посреди Бекланской равнины. Но ведь на равнине почти нет деревьев, а значит, и птиц, если не считать сарычей да жаворонков. Еще мгновение спустя Кельдерек услышал поблизости мужские голоса и, не пошевелившись, приоткрыл глаза.

Он лежал у обочины проселочной тропы, которой Шардик следовал ночью. По валявшейся рядом козьей ноге, что Кельдерек оторвал от растерзанной тушки и взял с собой, ползали жирные мухи. Местность вокруг простиралась уже не степная, а лесистая, с разбросанными там и сям крохотными полями и фруктовыми садами. Впереди виднелись деревянные перила моста, перекинутого через какую-то речку, а на другом берегу темнел густой лес.

Шагах в двадцати от Кельдерека стояли четверо или пятеро мужчин и негромко переговаривались, хмуро поглядывая в его сторону. Один держал в руках дубинку, остальные — грубые мотыги, единственное орудие труда бедных крестьян-земледельцев. Вид у них был не только сердитый, но и несколько нерешительный, и Кельдерек, догадавшись, что это, не иначе, владелец коз со своими соседями, сообразил также, что сам он наверняка выглядит устрашающе: вооруженный, изможденный, оборванный и грязный, лицо и руки в засохшей крови, и здоровенный кусок сырого мяса рядом.

Он прыжком вскочил на ноги, и мужики испуганно попятились. Однако, пускай простые крестьяне и явно не из храбрецов, они все равно представляли серьезную опасность. После минутного колебания мужики двинулись к нему и остановились, только когда он выхватил из ножен меч Каваса, встал спиной к дереву и грозно обратился к ним на ортельгийском, нимало не заботясь, понимают его или нет, но смелея от звуков собственного голоса.