Я так злился, что скучаю по нему. Дома у меня все пили, не просыхая – Ксандра уж точно, – и двери так и хлопали (“Ну, если, значит, не я, так только ты!” – слышал я, как она вопит), без Бориса (при нем они вели себя посдержаннее) все было гораздо хуже.

Частично проблема была в том, что у Ксандры в баре поменялись часы работы – смены перетасовали, она здорово психовала, люди, с которыми она раньше работала, или поувольнялись, или работали теперь в другое время; по средам и понедельникам я вставал в школу и частенько с ней сталкивался – она только что пришла с работы и, слишком взбудораженная, чтобы ложиться, смотрит по телевизору свою любимую утреннюю передачу и глотает “Пепто-бисмол” прямо из бутылочки.

– Это всего лишь я – старая и упахавшаяся, – сказала она, пытаясь улыбнуться, когда увидела, что я спускаюсь.

– Иди поплавай. Сразу в сон потянет.

– Нет, спасибо. Я лучше тут посижу с “Пепто”. Вот это лекарство. Вот так вкуснотень со вкусом жвачки.

Отец же стал больше времени проводить дома – тусовался со мной, что было здорово, хотя его перепады настроения утомляли. Начался футбольный сезон, отец ходил вприпрыжку. Проверив свой “блэкберри”, он хлопал об мою ладонь всей пятерней, кружился, пританцовывая, по гостиной:

– Ну что, я гений или как? А?

Он изучал таблицы по очкам, турнирные сводки, а бывало, что и книжку в мягкой обложке, которая называлась “Скорпионы: спортивный прогноз на год”.

– Смотрю, где нам может повезти, – объяснил он, когда я увидел, как он заполняет таблицы и щелкает клавишами калькулятора, будто пытается вычислить подоходный налог. – Нужно всего-то, чтоб выигрышей было процентов пятьдесят три-пятьдесят четыре – и уже неплохо можно будет зажить; вот баккара, та только для развлечения, тут никакого умения не надо, поэтому я ставлю себе лимит и никогда его не превышаю, но вот на спорте точно можно подзаработать, главное – дисциплина. Браться за это дело нужно как инвестору. Не как болельщику и даже не как игроку, секрет ведь в том, что выигрывает всегда лучшая команда, а лайнмейкеры умеют нормально выставить линию. Но и у лайнмейкера есть свои ограничения – общественное мнение, например. Он предсказывает не того, кто на самом деле выиграет, а того, кто выиграет по мнению публики. И вот эта грань между сентиментальностью и реальным фактом – твою мать, видишь, того принимающего в зачетной зоне опять подфартило Питтсбургу, нам только не хватало, чтоб они еще забили, – ну, короче, что я говорил, в общем, если сесть и реально во всем разобраться, не как какой-нибудь там Джо Макдак, который делает ставки, всего-то минут пять попялившись на страничку со спортом. Ну, у кого тут преимущество, а? Я, знаешь ли, не из тех дурачков, которые слюни распускают по “Джайентс” – выиграют ли они, проиграют ли, – да даже твоя мать тебе бы это подтвердила. У Скорпионов все под контролем, я – Скорпион. Во мне дух соревнования. Выиграть любой ценой. Вот откуда у меня актерское мастерство бралось, когда я еще был актером. Солнце в Скорпионе, асцендент во Льве. Это все есть в моей карте. А ты вот Рак, рак-отшельник, скрытный, залез в свой панцирь и действуешь совершенно по-другому. Это и не плохо, и не хорошо, есть как есть. Ну и, в общем, я всегда из обороны перехожу в наступление, но все равно не повредит знать, где в день игры проходит Солнце и какая фаза Луны…

– Это Ксандра тебя на это подсадила?

– Ксандра? Да у половины спортивных букмекеров в Вегасе номер астролога забит в автодозвон. Короче, я что хочу сказать – при всех прочих равных – есть ли разница в том, как планеты сошлись? Да. Определенно говорю тебе – да. Суть в чем – удался день у игрока, не удался, как у него с настроением, да все такое. Честно, иметь это все в загашнике здорово помогает, когда немножко, как бы это сказать – ха-ха! – раскорячишься, хотя… – он продемонстрировал мне толстенную пачку, перехваченную резинкой – по ходу одни сотенные, – у меня год по-настоящему удался. Из тысячи игр за год выигрыш – пятьдесят три процента. Вот она, золотая рыбка!

Воскресенья он звал днями большого куша. Когда я вставал, он уже был внизу – похрустывают разложенные вокруг газеты, а сам он, бодрый и оживленный, носится туда-сюда, как будто на дворе рождественское утро, выдвигает-задвигает ящички, разговаривает со спортивной новостной строкой на своем “блэкберри” и жует кукурузные чипсы прямо из пакета.

Если шла важная игра и я хотя бы на минутку присаживался с ним ее посмотреть, он иногда мог дать мне, как он выражался, “кус” – двадцать баксов, полсотни, – если выигрывал.

– Чтобы тебя втянуть, – пояснял он с дивана, подавшись вперед, взволнованно потирая руки.

– Смотри, нам надо, чтобы “Колтс” уже после первой половины матча слились подчистую. Вообще сгинули. А еще же есть “Ковбои” и “Найнерс”, поэтому надо, чтоб во второй половине игры счет перевалил за тридцать… Да! – завопил он, вскочив, возбужденно потрясая кулаком. – Потеря мяча! Мяч у “Редскинс”! Нам поперло!

Но я только путался, потому что мяч-то потеряли “Ковбои”. А я-то думал, что “Ковбои” должны были хотя бы до пятнадцати продвинуться. Трудно было уследить, когда отец резко посреди игры мог переметнуться из одного лагеря в другой, и я часто попадал впросак, начиная болеть не за ту команду; но все равно – пока мы без разбору переключались от игры к игре, от таблицы к таблице, я наслаждался его угаром и тем, как мы целый день обжирались масляной едой, и хватал двадцатки и полсотенные, которыми он в меня швырялся так, будто они падали с неба. В другой день отцом завладевало смутное беспокойство, оно всплывало вместе с приливом острого энтузиазма и от него же подпитывалось, беспокойство это, как я понимал, не имело никакого отношения к ходу игры, отец вдруг безо всякой видимой причины принимался расхаживать туда-сюда, закинув сцепленные руки за голову, глядя на экран с лицом человека, которого неудачи на работе полностью выбили из колеи: он обращался к тренерам, к игрокам, спрашивал, не охренели ли они и что, блин, вообще происходит.

Иногда он с непривычно заискивающим видом шел за мной на кухню.

– Меня по стенке размазывают, – с усмешкой говорил он, облокотившись на стойку, комично переживая, ссутулившись так, что на ум поневоле приходил банковский грабитель, получивший пулю в живот.

Оси x. Оси у. Сколько ярдов, какая разница в счете. В день игры, часов до пяти вечера, белый свет пустыни отгонял всепроникающую воскресную унылость – осень тонет в зиме, одинокие октябрьские сумерки, назавтра в школу, – но ближе к концу этих футбольных вечеров наступал всегда долгий застывший миг, когда настроение толпы резко менялось и все, дома и на экране, делалось зыбким, безотрадным: бело-металлический жар от двери в патио золотисто тускнел, за ним – долгие, серые тени, и вот в тишину пустыни падала ночь, тоска, от которой я никак не мог отделаться, память о молчаливых людях, которые гуськом тянутся к выходам со стадиона, и университетских городках на востоке, где идет холодный дождь.

Тогда меня охватывала необъяснимая паника. Эти дни – дни матчей – оканчивались в одну секунду, будто тебе кровь пустили, и это напоминало мне о том, как нашу нью-йоркскую квартиру рассовывали по коробкам и уносили прочь: неприкаянность, скитальчество, не за что уцепиться. Запершись у себя в комнате, я включал весь свет, курил траву, если было, и слушал на переносных колонках музыку – которую раньше не слушал, вроде Шостаковича и Эрика Сати, я их залил на айпод ради мамы, а потом рука не поднялась стереть, – и разглядывал библиотечные книжки, в основном по искусству, потому что они напоминали о ней.